Военное дело чукчей (середина XVII—начало XX в.)

Если воинов было немного, то они становились для боя в одну шеренгу (Врангель 1948: 308; ср.: Меновщиков 1988. № 88: 196; Burch 1998: 106). Естественно, внутри этой шеренги также был определенный порядок: наиболее сильный, обычно предводитель, был в центре, а наиболее слабые стояли на крыльях (Воgoras 1910. № 2: 185; ср.: Bogoras 1910. № 17: 98―99) для окружения противника (Богораз 1900. № 132: 337). И. С. Вдовин (1950: 93―95; 1965: 92―93; 1987: 104) даже выделяет передовых воинов — йин'ычьыт, которых он считает предводителями. Следовательно, центр был ударным, отсюда предводитель был лучше виден воинам, он направлял удар при атаке, а за ним следовали остальные воины. Если же воинов было много, то они должны были строиться перед боем не в одну шеренгу. Наиболее смелые бойцы становились впереди, а остальные шли за ними. Естественно, смелыми могли быть более опытные и старшие по возрасту воины (ср.: Богораз 1900. № 130: 334: сын находится в строю позади отца). Лучники, очевидно, предпочитали вести бой неплотным рассыпным строем для удобства стрельбы: видимость была лучше и в то же время можно было увертываться от снарядов противника (Воскобойников, Меновщиков 1951: 579; Меновщиков 1988. № 88: 196; см.: Широков 1968: Рис. 7; Burch 1974: 10; Маlaurie 1974: 139, 141; Burch'1998). Так, например, эскимосы с мыса Барроу для удобства стрельбы развертывались в три линии (1852) (Burch 1998: 89). Пращники же в бою взаимодействовали с лучниками (Белов 1952. № 102: 269). По предположению Дж. Стоуна, в первой линии стояли панцирные воины, а за ними располагались метатели (Stone 1961: 56).

Сцена боя лучников, нарисованная на моржовом клыке из Аляски

(Hall Collection, Phoebe Hearst Museum of Anthropology, neg. 2-144).

Воспроизведено по: Burch 1998: 96, pi. IV

По подсчетам Э. С. Берна, в бою участвуют 88 воинов, 45 — слева и 43 — справа. Потери сторон почти равные: у левой стороны — 6 раненых и 7 убитых, у правых — раненых и 6 убитых — (Burch 1998: 93, 97). К обеим сторонам подходят подкрепления, но воины справа уже бегут

Перед боем врагу могли предъявлять требование, например, вернуть угнанных оленей, исполнение которого привело бы к мирному исходу дела. Если чукчи не хотели давать бой и их намерения были искренними, то они, показывая свое нежелание биться, махали руками, кланялись и даже ложились на землю, как это было у Гижиги в 1775 г., когда казаки, вступившись за коряков, неожиданно открыли огонь (Две записки… 1873: 366; Алексеев 1961: 61―62). В этих жестах, в частности в поклонах, можно видеть подражание поведению русских, тогда как размахивание руками без оружия — местный жест, показывающий мирные намерения (Ray 1957: 88; Burch 1988: 234; 1998: 133―134). При переговорах оружие клали на землю, отходя от него (Две записки… 1873: 365). Эскимосы, плывущие на байдаре, с целью демонстрации своих мирных намерений поднимали на копье пузырь или шкурку (Sauer 1802: 87). Видимо, это были знаки желания торговать (Ray 1975: 88). Однако если обе стороны чувствовали свою силу, то обычно происходило сражение (Лебедев, Симченко 1983: 128―129). Естественно, перед столкновением противники обменивались насмешками (ср.: Лебедев, Симченко 1983: 128), особенно если сражались чукчи с коряками, которые понимали язык друг друга (Дьячков 1893: 101).

О своей готовности к бою чукчи сообщали, стуча копьем по доспеху (Богораз 1901. № 130: 336; ср.: Меновщиков 1974. № 90: 314; № 91: 318), кроме того, старались запугать врага грозным боевым кличем (Воскобойников, Меновщиков 1959: 428; Меновщиков 1950: 20; 1985. № 127: 308―309). Приморские жители, которые напали на эскимосов о. Св. Лаврентия, выли по-волчьи, чтобы обратить на себя внимание врагов и чтобы другая часть воинов, услышав этот клич, неожиданно напала с тыла; при этом враги — эскимосы с этого острова — ревели как моржи (Богораз 1934: 175; Меновщиков 1985. № 133: 326―327; ср.: Malaurie 1974: 141; Жукова 1988. № 32: 123―125; ср.: Бахтин 2001: 171). Очевидно, издавая боевой клич, враги сообщали о принятии вызова (Козлов 1956: 181). Подобная боевая сигнализация в виде звукоподражания животным была широко распространена (Рабинович 1947: 77). В самом волчьем кличе можно усмотреть культовый подтекст, ведь это животное, наряду с касатками, считалось у эскимосов покровителем и защитником людей (Меновщиков 1959: 90). Имитация же моржового рева могла использоваться и для заманивания в засаду врага, охотящегося на байдаре за этой добычей (Меновшиков 1985. № 56: 127), то есть в данном случае культовый контекст отсутствовал[64].