Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона

Все звери постоянно ведут войну; каждый вид рожден, чтобы уничтожить другой. Нет никого, даже овец и голубей, кто бы не поглощал огромное число мелких животных.

Мужские особи одного вида ведут войну за самок, словно Менелай и Парис. Воздух, земля и вода – места уничтожения. Кажется, что Бог наделил людей разумом, и этот разум должен научить их не унижать друг друга, подражая животным, особенно когда природа не дала им ни оружия, чтобы убивать собратьев, ни инстинктов, заставляющих сосать кровь. Но в кровожадной войне участвует такое множество людей, что, за исключением двух-трех наций, нет таких, чья древняя история не отражала их воюющими друг против друга[9].

Исторические и этнографические труды эпохи подтверждали убеждение, что война присуща человеческой цивилизации везде и во все времена в истории [Lemay 1985]. Даже Жан-Жак Руссо (1712–1778), выступавший против видения Томаса Гоббса, согласно которому человечество ведет «войну всех против всех», соглашался, что люди, живущие в обществе, находятся в состоянии войны.

Будучи неотъемлемой частью человеческой цивилизации, война считалась необходимостью для суверенных государств на протяжении «долгого XVIII века». Она получила название Второй столетней войны (приблизительно 1689–1815). Лишь в период с 1672 по 1783 год Франция находилась в состоянии войны в течение 50 из 110 лет и участвовала в шести масштабных конфликтах. В течение этого периода вопросы колониальной власти и династической gloire («славы») в качестве главного мотива международной войны превзошли религию. Французский министр иностранных и военных дел Этьен-Франсуа де Шуазёль (1719–1785) отмечал: «Колонии, торговля и морская мощь, которую можно извлечь из них, определят соотношение сил на континенте»[10]. Джеймс Уитмен утверждает, что в этом соотношении сил война была «разновидностью формальной легальной процедуры, используемой лишь суверенными государствами, чтобы заявить о своих правах через победу» [Whitman 2012:17]. Юристы, работающие в рамках jus victoriae, закона победы, пытаются ответить на главные вопросы: «Откуда мы знаем, кто победил?» и «На какие права может претендовать победитель благодаря победе?» [Whitman 2012:10]. Ставки на jus victoriae, были высоки, а нагрузка на глобально ориентированные военно-фискальные государства экстремальна. К началу эпохи Войны за испанское наследство (1701–1714) ежегодные военные расходы Франции в два раза превосходили показатель во время Голландской войны (1672–1678). Военные расходы в Европе резко выросли, так как государства несли все большую ответственность за найм и содержание солдат, а также финансирование наращиваемой морской экспансии, армейских казарм, расширенных фортов и другого военного оснащения, цены на которое значительно выросли [Scott H. 2009: 29–30]. Под сокрушительным финансовым давлением из-за массивного дефицита, связанного с войнами, возник определенный паттерн: фазы интенсивных конфликтов (1688–1714, 1739–1763, 1787–1815) чередовались с периодами мира, во время которых государства пытались восстановить свои внутренние финансы и подготовиться к новой войне[11].

Многие полагали, что война, помимо своей необходимости в эпоху меркантилизма и колониализма, полезна для репутации правителей и их государств. Историки Жоэль Феликс и Фрэнк Таллетт утверждают, что

…правительства и правящая элита совместно с важным, хотя и непостижимым, сектором общественного мнения признавали, что престиж Франции требовал превентивных и реактивных военных действий. Это относилось к Людовику XIV (1638–1715) и Наполеону Бонапарту (1769–1821), а также к правлению Людовика XV (1710–1774) и Людовика XVI (1754–793). <…> В итоге война предоставляла самый красноречивый вердикт о национальной ценности и лидерских качествах правителя [Felix, Tallett 2009: 151][12].