Военнопленные

Километрах в восьми от Мюнхена спрятался под соснами Оттобрун — маленький дачный поселок с игрушечным вокзальчиком и сотней домов, разбросанных под высокими кронами столетних великанов.

На лесной вырубке выстроились в ряд бараки. Три из них огорожены колючей проволокой. В одном — кухня, кладовая и столовая; в двух других — жилье, сапожная мастерская и вечно запертый крошечный медпункт. На пустыре между столовой и проволочным заграждением виляло зигзагами противоосколочное убежище, выложенное поверху пахучим дерном. Над бараками поднялась дощатая сторожевая вышка, успевшая уже почернеть.

За проволокой — короткая улочка бараков для иностранных рабочих, а еще дальше, за перелеском, виднелись крыши огромных строений, похожих на ангары: механические мастерские и материальный склад. Еще чуть поодаль открывалась глазу просторная строительная площадка. На ней шли подготовительные работы к сооружению очень крупной аэродинамической трубы для завода Мессершмитта.

Строительство почти не двигалось. На стройке немцев было мало, а иностранные рабочие соревновались с нами, кто меньше сделает.

Вытянувшись в цепь, мы медленно продвигались вдоль бетонированной траншеи; за нами грузно раскручивалась двухметровая катушка кабеля. Разматываясь, кабель ложился на наши плечи и дальним своим концом укладывался в траншею, словно огромный удав, непомерно тяжелый и толстый.

Мы волокли его рывками.

— Хо-о-о… рюк! — командовал мастер.

Кабель продвинулся на несколько сантиметров.

— Хо-о-о… рюк!

В глазах плыли радужные круги.

— Хо-о-о… рюк!

Еще рывок. У кого-то подвернулась нога. И словно цепь с разорванным звеном, один за другим попадали все тридцать человек, придавленные тяжестью толстенного кабеля. Кто-то надсадно охнул, кто-то приглушенно вскрикнул…

Выпучив бешеные глаза, к нам бросился мастер.

— Встать! Встать, свиньи!

— Вста-а-ать! — заорали конвоиры.

Жирно лоснясь на солнце, замелькали приклады. Снова кабель рывками продвигался по траншее и в воздухе висела надрывная команда мастера:

— Хо-о-о… рюк!

Спустя несколько дней кабель улегся в траншею, мы накрывали ее армированными бетонными плитами и засыпали землей. От склада до места работы плиты пришлось переносить на себе.

Снова по лесу потянулась живая людская цепь. Плечи до крови обтирались ребристой тяжелой плитой, на разбитых руках заворачивались ногти.

— Бистро! — надсаживался мастер. Он напоминал фельдфебеля из Вольгаста, и я мысленно усмехнулся: «Боже мой, как же вы все похожи!»

— Бистро! — подхватывали конвоиры и лупили прикладами по костлявым спинам, облепленным потными тряпками.

— Бистро! Ви, рюсски свиня!

Впереди меня тяжело переступал рослый Концедалов. Синяя куртка меж лопаток почернела, длинные волосы, перевитые прядями ранней седины, взмокшими жгутами болтались перед глазами. Сбоку к нему подскочил мастер, ткнул кулаком под ребра, размахнулся, и, соскользнув с плеча Концедалова, плита чуть-чуть зацепила голову мастера и, разодрав рукав куртки, села ребром на его ногу.

— А-а-а-а… — обхватив ступню руками, мастер раскачивался из стороны в сторону и выл, выкатив глаза в небо.

Над Концедаловым повис приклад, и в тот же миг мы, не сговариваясь, подняли над головами плиты. Побелевший от страха солдат отскочил на несколько шагов назад, передернул затвор, но выстрелить не решился.

Вечером, после работы, сто человек команды выстроились во дворе. Обеспокоенный обер-ефрейтор Штихлер — толстый пожилой астматик — спешно вызвал командофюрера-унтера.

Люди стояли спокойно, выровняв ряды строя.

У командофюрера-унтера — тонкое аристократическое лицо. За стеклами очков голубели задумчивые, печальные глаза. Он был спокоен, может только чуточку бледнее обычного.

— Я слушаю вас.

Вперед вышли Концедалов и Иван Лаптев.

— Нас привезли сюда не для того, чтобы над нами мог издеваться каждый, кому захочется. Мы — русские офицеры. Мы требуем человеческого обращения, требуем прекратить избиения. — Глаза Концедалова налились откровенной ненавистью. — Если не превратите избиения, мы откажемся от пищи и не выйдем на работу. Лучше умереть стоя, чем на четвереньках под прикладом дурака-конвоира!

Лаптев перевел, значительно смягчив выражения.

— Господа офицеры забыли, где они находятся. Вы можете только просить, но не требовать. Об избиениях я слышу впервые. Можно было из-за этого не поднимать сколько шума, а просто доложить мне. Если вы вздумаете не выйти на работу, я вызову специальный отряд, и многие из вас больше никогда не будут волноваться. Итак, просите улучшить отношение? Я вам это обещаю, но за хорошую работу. С вами лично, — он ткнул в Концедалова пальцем, — у меня будет особый разговор. Что еще?

Люди заговорили все разом. Унтер переждал галдеж. Пригнув к плечу белокурую голову, он присматривался к возбужденным лицам и превосходно все понял без переводчика.