Военные мемуары - Единство 1942-1944. Том 2

Однако, стараясь извлечь как можно больше выгод из произнесенной 14 марта генералом Жиро речи и из послания, которое вручил мне по его просьбе генерал Катру, Французский национальный комитет объявил, что "заявления, сделанные в Алжире, во многих отношениях означают приближение к концепции Сражающейся Франции в том виде, в каком она была принята в июне 1940, а затем вновь выражена в меморандуме от 23 февраля". Я лично довел до сведения генерала Жиро, что "получил послание с удовольствием и рассчитываю в скором времени прибыть в Северную Африку". Я объявил об этой новости по радио, говоря о национальном объединении в таких выражениях и в таких тонах, что мои слушатели могли убедиться, что французское объединение не изменило своему лидеру, а он - своим принципам. Я телеграфировал генералу Эйзенхауэру, что был бы рад увидеться с ним по прибытии в Алжир, на что он ответил, что также будет весьма рад. Я просил английское правительство предоставить мне самолет. Но одновременно я заявил во всеуслышание, что неукоснительно держусь своей, всем достаточно хорошо известной позиции и что не отправлюсь в путь, пока Французский национальный комитет не получит из Алжира удовлетворительного ответа на меморандум от 23 февраля. Тогда чтобы нас смирить - были предприняты самые решительные меры.

Макмиллан открыл огонь. 17 марта в Алжире он в отсутствие генерала Катру пригласил к себе Ги де Шарбоньера... "Теперь, - сказал он, - когда гражданский и военный главнокомандующий публично присоединился к принципам, провозглашенным Сражающейся Францией, ничто не мешает объединению вокруг генерала Жиро". Так как Шарбоньер стал возражать, английский министр разразился яростной вспышкой гнева. "Если генерал де Голль, - кричал он, и сейчас отказывается от протянутой ему руки, знайте, что Америка и Англия откажутся от него и он станет ничем". Хотя Макмиллан в течение дальнейшего разговора проявил большую сдержанность, его демарш был прямой атакой.

Следующую атаку повел нью-йоркский архиепископ Спеллман [56]. Он прибыл в Алжир и захотел повидаться со мной, дав понять, что выполняет поручение президента США. 23 марта я встретился с архиепископом-послом. Этот прелат, преисполненный самого возвышенного благочестия, подходил к проблемам мира сего с подчеркнутым желанием послужить делу Божию. Но, как бы ни был человек благочестив, дела все же остаются делами. Поэтому-то архиепископ нью-йоркский с большим упорством наставлял меня в мудрости.

"Свобода, равенство, милосердие" - таков девиз, который, по его мнению, должен был определять мой образ действий. "Свобода" означала то, что я должен был воздерживаться ставить свои условия касательно объединения Сражающейся Франции с генералом Жиро; "равенство" - что мне следовало бы войти в триумвират, о котором мне говорили в Анфе; "милосердие" должно было означать прощение людям, занимавшим определенные посты в Алжире, Рабате и Дакаре. "Подумайте только, - увещевал меня монсеньер Спеллман, - какое несчастье будет для вас, если вам откажут в благах на том основании, что вы отказываете в них другим? Вы представляете себе, что значит для вас быть обреченным оставаться в Англии и быть отстраненным от всякого действия, а тем временем без вас будут освобождать Францию?"

Я ответил архиепископу, что в таком случае освобождения Франции вообще не произойдет, поскольку победа будет означать для моей страны, что англо-американцы навяжут ей угодную им власть на место той, которая господствовала благодаря немцам. Можно заранее быть уверенным, что в таком случае французский народ пойдет не за теми и не за другими освободителями, а за третьими, от которых не поздоровится западным союзникам. Лучше всего дать свершиться национальной воле. В заключение я сказал архиепископу, что эта воля уже проявляет себя вопреки всем препятствиям. В качестве примера я сослался на умонастроения в Северной Африке, на поведение наших моряков и особенно на вести, идущие из Франции.

В общем и целом монсеньер Спеллман, казалось, был не особенно раздосадован. Должен даже сказать, что как позже мне стало известно, я в результате наших бесед завоевал его симпатии.