Военные мемуары. Спасение, 1944–1946

Не в наших силах было прекратить проведение политики отчуждения Франции, но только мы могли сделать так, чтобы ее осуществление стало невыносимым для ее руководителей. Ведь то, что они решат по поводу Европы и, в первую очередь, Германии, не сможет быть выполнено без согласия Франции. Через короткое время мы будем сражаться на берегах Рейна и Дуная с многочисленной армией. Кроме того, по окончании войны мы останемся в Старом Свете, тогда как Америка уйдет в свое полушарие, а Англия на свой остров. И у нас найдутся силы разорвать этот узкий круг приближенных и снять печать молчаливого послушания, к чему нас принуждали наши три партнера. Уже сейчас освобождение нашей территории, восстановление государства и наведение порядка в стране позволяют нам встать в один ряд с этими державами. 30 октября мы пригласили гг. Черчилля и Идена посетить нас в Париже. Для протокола, не питая иллюзий, мы в то же время направили гг. Рузвельту и Корделл Хэллу такое же приглашение, которое было отклонено. Черчилль и Иден прибыли 10 ноября. Мы встретили их с надлежащими почестями. Весь Париж устроил им радостную встречу. С Бидо и другими министрами я встречал их в аэропорту Орли и сопроводил премьер-министра до набережной Орсэ, где мы его разместили. Следующий день был праздником Победы. После посещения могилы Неизвестного солдата и военного парада Черчилль и я в одной машине торжественно проехали по Парижу под крики «ура». Премьер возложил венок к памятнику Клемансо под звуки оркестра, который по моему указанию играл гимн «Отец победы». «Это в Вашу честь», — сказал ему я. И это было действительно данью уважения к его заслугам. Потом я напомнил ему, как в Чекерсе[38] однажды дождливым вечером он напел мне старинную песенку «Полюса» и не пропустил ни одного слова из нее. Мы посетили дворец Инвалидов и поклонились могиле Фоша. Потом этот выдающийся англичанин подошел к могиле Наполеона и долго молча стоял перед ней. «В мире, — сказал он мне, — нет ничего более великого!» Затем был официальный завтрак в Военном министерстве, где располагалось правительство, который закончился дружественными речами с обеих сторон.

После завтрака Уинстон Черчилль сообщил мне, как тронут он был тем, что ему довелось увидеть и услышать. «Скажите мне, что Вас поразило больше всего?» — спросил я его. «О, единодушие! После стольких событий, когда в той же Франции и вы, и я подвергались нападкам и на словах, и в прессе, теперь же нас встречали только с энтузиазмом! Это говорит о том, что в глубине души французский народ был с Вами, служащим ему, и со мной, помогавшим Вам в этом». Черчилль добавил, что он находился под впечатлением хорошей организации всех официальных церемоний. Он признался, что британское правительство долго обсуждало вопрос о его поездке, прежде чем дать на нее согласие, настолько велико было опасение беспорядков в Париже. Теперь же он увидел, что все находились на положенных местах, толпа держалась за барьерами, разражалась овациями или хранила молчание тогда, когда это было уместно, наконец, он был доволен прекрасной выучкой войск, которую Французские внутренние силы продемонстрировали вчера на параде. «Я думал, — заявил он, — что присутствую при возрождении страны».

В течение дня в моем кабинете на улице Сент-Доминик у нас состоялось совещание, где рассматривалась возможность франко-британского сотрудничества по вопросам урегулирования мировых проблем. Вместе с Черчиллем присутствовали Иден и Дафф Купер, с моей стороны были Бидо и Массигли. На этот раз речь шла о делах, а не о личных впечатлениях, поэтому наши собеседники оказались довольно сдержанными.

В том, что касалось вооружения французской армии, они не согласились оказать нам сколько-нибудь значительную помощь и не высказали стремления присоединиться к нам в обращении за поддержкой к США. По вопросу о Германии они признали, что у Франции должна быть своя оккупационная зона, но уклонились от уточнения, какая именно. Еще меньше они хотели детально рассматривать проблему будущего правления в германских государствах, в Руре, в Рейнской области, в Сааре и т. д. Напротив, они не скрывали от нас, что в Москве, несколькими днями раньше, они согласились с планами Сталина по будущим границам России и Польши, направили в советскую столицу трех польских министров гг. Миколайчика, Ромера и Грабского, чтобы заставить их договориться с Люблинским комитетом[39], как этого требовали русские. Кроме того, они сообщили, что наконец заключили с Кремлем своего рода соглашение о разделе Балкан на две зоны влияния. «В Румынии, — сказал Черчилль, — русские будут контролировать 90 % территории, а мы, англичане, — 10 %. В Болгарии у них будет 75 %, а у нас — 25 %. Но в Греции у нас уже будет 90 %, а у них — 10 %. В Венгрии и Югославии у нас будут равные права». Всем нашим попыткам перейти к коренным вопросам по Леванту британские министры противопоставили уклончивую позицию. Они продемонстрировали то же нежелание детально обсуждать вопросы по Индокитаю и по Дальнему Востоку.