Военные приключения. Выпуск 5

— Я до сих пор помню до мельчайших подробностей все, что произошло в тот день, 11 июня 1937 года. С утра вместе с Лукачем и комиссаром Реглером съездили на рекогносцировку. Когда вернулись в штаб, солнце стояло уже высоко. Фриц предупредил, что скоро поедем еще раз, и я остался в машине. Накануне ночью спал мало, поэтому не заметил, как задремал. Когда командиры опять собрались на рекогносцировку, Лукач пожалел будить меня. Решили ехать на его машине. Как я казнил себя потом, что уснул, можно сказать, на посту! — По горестным морщинам, вдруг резко обозначившимся на лице Побережника, чувствуется, что ему нелегко вспоминать об этом трагическом дне, но он, помолчав, продолжает: — Разбудил меня один из штабистов. «Мигом в медпункт бригады! — кричит. — Передали по телефону, с нашими что-то стряслось!»

Дорогу туда я знал. Примчался, бросился к большой палатке под оливами. Вбегаю — и сердце оборвалось.

На деревянной койке, уже без сознания, умирает Лукач. Рядом на носилках Фриц, бледный как полотно. Ноги забинтованы, френч расстегнут, грудь тоже в марле. Увидел меня, подозвал: «Семен, узнай, что с остальными… Возьми мой планшет. Там документы… В нашу машину возле моста попал сна…» Он не договорил, потерял сознание.

Я достал из-под изголовья его планшет, бросился к телефону, связался со штабом. Вскоре приехал бригадный врач, осмотрел Фрица и сказал, что советника нужно срочно доставить в госпиталь — его может спасти только переливание крови. Я сразу предложил свою, но она не подошла по группе. У остальных, медперсонала и бойцов охраны, тоже. А медлить больше было нельзя…

Чебан взял Фрица на руки, отнес в машину, устроил на заднем сиденье, обложив подушками. Обычно он ездил аккуратно, не спеша, но тут гнал свой «форд» на бешеной скорости, хотя из-за темноты дорогу почти не было видно, а включать фары слишком рискованно — передний край близко, могли накрыть артогнем. Меньше чем за час доехал до Лериды, разыскал госпиталь.

Но надо же, незадача: и там не нашлось донора с группой крови Фрица. Врачи устроили консилиум, а время шло. Не выдержав ожидания, Чебан сам пошел по госпиталю искать, у кого подходящая группа. Уже рассвело, когда она обнаружилась у пришедшей на дежурство медсестры. После переливания Фрицу благополучно сделали операцию.

Через несколько дней, когда врачи разрешили транспортировать раненого, Семен отвез его в Барселону. Но это было еще полдела. В городе действовало немало замаскированных фашистов. Они орудовали и в госпиталях, где лежали раненые бойцы-республиканцы. Чтобы не рисковать, Чебан связался с местной организацией компартии, и ему помогли устроить Пабло Фрица в такое учреждение, где медперсонал в большинстве состоял из коммунистов…

— Когда мы прощались, Фриц сказал: «Вернемся домой, я обязательно вытащу тебя, Семен, в Москву. Будешь у меня первым гостем…» Я удивился, — вспоминает Побережник, — но набрался храбрости и спросил: «Разве вы из Москвы? Ведь у вас совсем не русская фамилия…» Мой «шеф» улыбнулся и уклончиво сказал, что в Москве, как и во всей Советской стране, живут люди многих национальностей. На этом мы расстались…

Кто знает, может быть, и побывал бы в гостях у Батова «чоферо» Семен, когда приехал из Испании в Советский Союз, если бы там, в Валенсии, советский военный советник Ксанти не предложил волонтеру Двенадцатой интербригады Чебану стать разведчиком. Так с его легкой руки Побережник начал свою четвертую жизнь, превратившись в богатого англичанина Альфреда Джозефа Мунея. Кстати, сам Ксанти — впоследствии один из руководителей советской военной разведки Герой Советского Союза генерал-полковник Хаджи-Умар Мамсуров — выведен Хемингуэем, с которым не раз встречался в Испании, в образе Роберто Джордана в известном романе «По ком звонит колокол».

Обо всем, что довелось услышать от Семена Яковлевича о его четырех далеко не ординарных жизнях, по возвращении в Москву я написал в очерке «На семи холмах». Но, как выяснилось позже, у моего героя, оказывается, была еще и пятая, и шестая, а возможно, смотря как подойти, и седьмая, нынешняя жизнь. Однако о них тогда, в 1968 году, Побережник предпочитал не распространяться. Гранки очерка я передал генералу армии Павлу Ивановичу Батову, который вернул их с таким окрылившим меня отзывом: