Военные приключения. Выпуск 6

Чем больше я раздумывал над всем этим, тем больше мне не нравился один нюанс. Даже не факт. Тональность. Об исчезновении Нодаришвили преступники знали, это подтверждено. Но почему-то особого беспокойства в их стане это не вызвало. Первый признак такого беспокойства — мгновенное прекращение всех дел: залечь на дно, выждать, определить, откуда дует ветер. В данном случае уже через несколько дней из Москвы на Кавказ была отправлена «посылка». Оставалось предположить, что ликвидация связного предопределялась заранее. Но если так, почему это не было сделано на месте? Почему ему позволили выехать в Москву — мало ли что могло случиться по дороге?

Ясности не было никакой. Схематично меж тем все выглядело складно, и у меня снова возникло чувство, что кто-то исподволь направляет наши действия. Всякий раз, когда события выходят из-под контроля, кажется, что их контролирует кто-то другой, тут уж ничего с собой на поделать. Стоило следствию забуксовать, как появился Никитин с его контейнером. Провалилась операция а контейнером — тут же всплывает личность Зазроева, затем возникает этот самый Нодаришвили. И что же? Зазроев исчез, Нодаришвили убит. По мере того как появляются новые подробности и возникают новые имена, мы все больше и больше вязнем в лабиринте. В лабиринте, из которого, возможно, вообще нет выхода.

22

Стремительный ТУ-154 с точностью часового механизма доставляет меня в Свердловск, а его старший по возрасту собрат, трудяга АН-второй, препровождает дальше на северо-восток. Полтора часа в кабине тряского армейского вездехода — и вот я уже в лагере, где отбывает срок заключения некий гражданин Миносьян. Вся дорога от Москвы заняла семь часов. Вчера, испросив выходной, ровно столько же я добирался в Муром, проведать мать…

О моем приезде предупреждены. После недолгой беседы с начальником лагеря меня проводят в комнату для свиданий. Сажусь за стол, достаю из портфеля несколько листов бумаги, вынимаю из кармана авторучку и жду.

Дверь распахивается, и приятный баритон, опережая появление его хозяина, просит разрешения войти.

Поднимаю глаза и вижу невысокого, одетого в аккуратную униформу темного цвета человека лет пятидесяти, чье телосложение находится в полном согласии с его возрастом и ростом. Глядит вошедший бодро, на щеках играет здоровый румянец — в здешних местах морозно.

— Входите, — приглашаю я.

Человек входит. Дверь за ним захлопывается.

— Садитесь.

Садится. Глаз не отводит. Внимательно меня разглядывает.

Называю себя. Вошедшему представляться нет никакой нужды. Раз он здесь — мне известно, кто он такой.

Начало нашего разговора традиционно.

— Гражданин Миносьян, — говорю я, — у меня к вам несколько вопросов. Хочу предупредить, что правдивые и полные ответы на них могут благоприятно сказаться на вашей дальнейшей судьбе.

Миносьян улыбается.

— Вы, наверное, уже были у руководителей этого учреждения, гражданин начальник, — говорит он. — В таком случае, вам известно, что Миносьян — образцовый заключенный, нормы выполняет на сто двадцать процентов, стенгазета дважды о нем писала. А сидеть Миносьяну осталось всего полгода. Значит, через полгода Миносьян — свободный человек, понимаете, и ни в каких благоприятных переменах он не нуждается. А вопросы ваши задавайте: приятно поговорить со свежим человеком… о т т у д а.

Внешне этот человек безразличен к моему появлению. Тем не менее его живо интересует, что я знаю и зачем пожаловал.

— Складно говорите, — замечаю я. — Хорошо поставленный голос, красивый тембр. Мне сказали, что вы — активный участник художественной самодеятельности.

— Участвую, — степенно подтверждает Миносьян. — Чтец-декламатор. Шота Руставели знаете? Мой коронный номер! Я за него первую премию на нашем смотре получил.

С трудом удерживаюсь от улыбки. Сам на то не рассчитывая, я задел душевную струну моего собеседника, и он не намерен ограничиваться простой констатацией фактов. Он намерен представить доказательства.

Нет тому на свете счастья, кто живет во имя злата.
Жадный щелкает зубами от восхода до заката.
Все ему, бедняге, мнится, будто денег маловато.
И душа его во прахе погибает без возврата, —

проникновенно цитирует обладатель первой премии. Кажется, он весь во власти этих слов.

— Разумно, — коротко одобряю я.

На более затяжной комплимент нет времени. Пора начинать нашу работу. Я достаю из портфеля и протягиваю Миносьяну фотографию Зазроева.

— Вы знаете этого человека?

Миносьян смотрит. Лицо его не выражает ничего.

— Не знаю, — бурчит он.

— Точнее сказать, не узнаете. Это адвокат Зазроев. Он защищал вас на суде.

После моего сообщения человек, сидящий напротив, считает необходимым снова взглянуть на фото.

— Изменился, — говорит он. — Пять лет прошло.

— Очень изменился, — соглашаюсь я. — Настолько изменился, что забросил адвокатскую практику и стал практиковать в области валютных операций.

Холостой выстрел.