Военные рассказы

— Поверь, Микола, что не здесь решается исход войны. Не за тысячу километров от фронта. Только и только на фронте решится все. Победят наши — будем спасены, не выстоят — такова уж, видно, судьба… А наше дело… наше дело — сохранить жизнь, выстоять… Когда их погонят обратно, вот тогда и наша помощь потребуется, а ежели нет… Тогда что — тогда, возможно, века пройдут, пока снова подымется наша нация. Тут главное — корень сберечь, чтобы корень остался… А дерево потом наберет силы, лишь бы не изничтожили…

— Мудрая теория, — улыбнулся я криво. — Пусть, значит, фашизм душит советскую власть, а мы переждем?

Иван пустился в спор еще жарче:

— А что ты сделал со своею сотнею партизан? Ничегошеньки. Погибнете понапрасну. Погибнете! Разве выстоять вам, безоружным, против такой силищи? Напрасные жертвы, население только под репрессии подводите. Эх, Микола, Микола! Как друга тебя спрашиваю: думаешь ли ты о народе?

— А ты думаешь?

— А как же! Болею его болями…

— Оно и видно. Из стихов твоих видно. Из учебника, что тут вот лежит.

Я решительно захлопнул лежавший на столе учебник немецкого языка.

— Для чего ты его изучаешь? С кем разговаривать собираешься?

Подорожник насупился, растерянно блуждал глазами по полу.

— Да это так…

— Дураку какому-нибудь скажи. Ты в душе уже похоронил советскую власть, ждешь только развязки. Выстоит или не выстоит? Ты про себя уже твердо решил, что не выстоит. Эх, Иван, Иван! Не думал я, что из тебя холуй вырастет.

— Как ты смеешь?! — взвизгнул было Подорожник, а на лицо ему словно кто бурачного соку плеснул.

В хату вошел начальник штаба.

— Товарищ командир! — вытянулся он по-военному. Это был кадровый офицер, из окруженцев, любил военную дисциплину. — Немецкая машина напоролась на мину. Противник остановился, спешивается. Разведка из леса вернулась. Путь свободен. Какие будут приказания?

— Подымать людей. Направление — лес.

— Есть!

Круто повернувшись, он поспешно удалился из хаты. Я направился к двери.

— Ну, будь здоров, Иван. Жди. Дожидайся трагической развязки. Она будет. Но не для нас. Для фашистов.

Иван повеселел. Видимо, почувствовал себя в безопасности.

— А пока что твоему войску придется дранг нах остен?

— Придется. Ты же сам спрашивал — думаю ли я про население? Думаю. В селах избегаю принимать бой. Лесов и полей хватает. До свидания, мамаша.

Старая Подорожниха хлопнула себя по бедрам:

— Ой, да куда же вы так быстро? Вон и борщ уже простыл, самый раз только есть. С грибочками, с фасолькой…

— Спасибо большое. Дома борща поедим.

Не глянув в сторону своего бывшего друга, я вышел из хаты.

А уже через полчаса мы были в лесу. Он нас приветствовал радостно, веселым зимним шумом, приветствовал так, как может приветствовать человека разве только родной дом.

Быстро заняв оборону, мы стали ждать наступления врага.

Однако фашисты — как мы с ними в селах, так и они в лесу — избегали встречи с партизанами. Ждали мы их до вечера, а они не показывались. Что ж, пришлось сняться и двинуться снова в бесконечное путешествие.

Спустя несколько дней рассказали мне люди о судьбе Ивана Подорожника. Не удержал он ее в своих руках.

Заняв село, фашисты и не подумали наступать в лес, хотя нас против них было всего горсточка. Они кинулись по привычке выискивать «партизан» в селе. Первым попал на глаза фашистского офицера Иван Подорожник. Как он ни старался, как ни показывал свои незаурядные знания немецкого языка, как ни убеждал в своей лояльности и даже преданности, — не помогло. Его расстреляли перед вечером среди покосившихся крестов на запустелом кладбище.

1959

Маёк

По земле шагала ранняя весна. Ненасытная земля поглощала старый ноздреватый снег, запивала его журчащей водою из стремительных ручейков, блаженствовала под все согревающими лучами солнца.

На деревьях почки наливались пахучим клейким соком. Из ульев на волю выползали полусонные, вялые пчелы, неуверенно взлетали, звенели в воздухе, искали свежих царапин на липах и кленах.

По утрам, едва развиднеется, слышался птичий клич: «Кидай сани, бери воз, кидай сани, бери воз…»

Только городскую тюрьму стороной обходила весна, опасаясь глянуть на ее холодные закопченные стены. И таким неуместным в этом мрачном здании был доносившийся сюда птичий призыв: «Кидай сани, бери воз».

Те, кто был заперт в этих молчаливых стенах, думали не про весну, не о севе. Думали здесь о смерти. Когда придет она? Расстреляют утром или после обеда? А быть может, темной ночью налетит на сонных узников черный хищный ворон и унесет их за город, в противотанковый ров или в глубокий песчаный карьер…

День в тюрьме и зимой и весной начинался одним и тем же. Торопливо шаркали по коридорам подошвы сапог, бухали чьи-то тяжелые шаги, скрежетали ключи в заржавелых замках, настежь распахивались двери, и старший полицай, в черной, как мантия иезуита-монаха, униформе, лениво и бесстрастно пересчитывал заключенных.