Военные рассказы и очерки

Когда ты, колхозник Орловщины, Кубани или Дона, или ты, колхозник Украины, или ты, колхозник Белоруссии, смотришь на свой сожженный немцами двор, когда твоя жена вспоминает угнанный скот, когда ты со вздохом говоришь, какая у тебя в селе была великолепная школа, когда видишь сады твоего колхоза, вырубленные и вытоптанные танками, жалеешь свои тракторы, увезенные в Германию или взорванные, и, когда, наконец, ты рыдаешь над убитыми родственниками или друзьями, которые вместе с тобой сопротивлялись фашистскому вторжению, — знай и помни, что все зло, причиненное тебе, причинено вот этими мерзавцами, которые сидят ныне на скамье подсудимых в Нюрнберге. Крайний справа из них — бывший фельдмаршал Геринг, председатель рейхстага, тот самый, который хохотал 28 апреля 1939 года, когда справедливость стучала в дверь Германии, желая ее предупредить, и когда эту справедливость осмеяли. Этот фельдмаршал Геринг, что сидит ныне на скамье подсудимых в сером мундире, в этом же самом мундире подписывал приказы и требования, по которым разоряли, грабили и уничтожали нашу страну. Небрежно облокотившись о барьер, щуря глаза, с тщательно приглаженными черными волосами, он слушает, как защитник упрекает суд в тенденциозном подборе документов, по пути убеждая, что немецкое племя — а в особенности представители его, сидящие за барьером, — всегда отличалось гуманностью, и, горько улыбнувшись, вспомнишь ты тех зверски убитых женщин, стариков и детишек, кого закололи немецкие солдаты по приказу этих самых «немецких гуманистов».

И когда ты, рабочий Донбасса, Ленинграда, Харькова, Киева, Минска, восстанавливаешь сейчас в холод и непогоду разрушенные немцами корпуса заводов, университеты, музеи, дома; когда ты едешь мимо сгоревших железнодорожных станций, взорванных мостов, разве ты, глядя на эти разрушения, вспоминая погибших при этом разрушении товарищей, забудешь про Геринга и его дела, забудешь тщательно разграфленный им экономический раздел «плана Барбаросса», раздел, согласно которому предполагалось дотла уничтожить экономическую мощь Советского Союза, ту мощь, которую мы создавали столько лет с такими усилиями и любовью!

Но одно дело — предположить разрушить все дотла, а другое — разрушить.

Этому разрушению помешало одно обстоятельство: единство советского народа и вдохновение, охватившее его в борьбе с немецким фашизмом.

Если Геринг старается быть развязным, Гесс ерзает и готов ринуться в любые разглагольствования, лишь бы пустили его; если Кейтель изображает несправедливо обиженного служаку-солдата, то один из ревностных создателей и осуществителей «плана Барбаросса» Альфред Розенберг хочет остаться незамеченным. И костюмчик на нем под цвет дубовой скамьи, на которой он сидит, и по всей фигуре его видно, что он рад бы погрузиться в эту дубовую скамью, слиться с ней. Он прижимается к этой скамье изо всех сил, он глядит такими глазами, будто на него непрестанно надвигается острие штыка. Лицо у него сжатое, очки вспотели, и кажется, слышишь, как зубы его щелкают от страха.

Розенберг среди фашистов считался, так сказать, философом. Кроме того, будучи по происхождению каким-то прибалтийским подонком, он воображал себя знатоком России и «таинственной, загадочной» русской души. Исходя из этих соображений, его и назначили 20 апреля 1941 года имперским уполномоченным по вопросам, связанным с управлением восточными областями. Кейтель, как видите, указывал фашистским войскам, куда удобнее направить смертельный удар, который бы сокрушил СССР, Геринг должен был уничтожить или парализовать ее экономическую мощь, превратив СССР в задний скотный двор Германии, Розенбергу же надлежало главным образом вырезать мозги у советских граждан и вставлять в череп пластинку с несложной фашистской мудростью: «Смирно. Работать на Германию. Сознавай, что ты славянин, а значит, раб. Впрочем, если ты даже и не славянин, а просто подданный СССР, любящий свою родину, ты тоже раб. Германия и фашизм — бог, и нет бога выше Германии и фашизма». Такова вкратце философия Розенберга, которому особых красок от природы не было отпущено. Да и нужны ли ему эти особые краски, что он с ними будет делать? Вообще-то трудно подыскать даже определение Розенбергу, когда глядишь на него. Непонятно, то ли это кусок мочалы, то ли нечто вроде куста, ощипанного козами, то ли просто дрянь, скотски скучная, унылая и гадкая. Одно несомненно: призрак этот чрезвычайно, почти неправдоподобно прожорлив, вреден и подлежит несомненному уничтожению.