Военные разведчики XX века

Когда летом 1944 года Риббентроп пригласил в свою летнюю резиденцию — замок Фушл, меня охватили мрачные предчувствия. В течение нескольких последних месяцев я ничего о нем не слышал и был уверен, что он, как всегда, вынашивает очередную «идею», которая разрешит все наши беды и одним махом принесет победу. Я использовал эту поездку также для встречи с Гиммлером, чья резиденция находилась в специальном поезде у Берхтесгадена, близ горного убежища Гитлера.

Риббентроп жил в очень красивом замке, утопавшем в зелени. Рейх передал замок в его владение с тем, чтобы там он мог принимать особо важных гостей и в то же время находиться возле Гитлера. Вопреки ожиданию, Риббентроп принял меня очень дружелюбно, поинтересовался, как идут дела, и подчеркнул, что работа моего управления стала играть важную для него роль. Я не знал, движет ли им притворство или он преследует какие-то определенные цели. Поэтому я спокойно ожидал, когда утихнет поток слов.

Признав значение и важность секретной службы, Риббентроп выразил желание получить обстоятельный доклад о Соединенных Штатах, и особенно о шансах Рузвельта на переизбрание. Он хотел также, чтобы для работы среди немцев американского происхождения я организовал переброску агентов на подводной лодке. Для национальных меньшинств Америки он намеревался организовать широкую радиокампанию против Рузвельта.

Когда мы обсудили детали этого плана, я поинтересовался, какими особыми мотивами, собственно, эти меньшинства должны руководствоваться, чтобы препятствовать переизбранию Рузвельта. Взглянув на меня с удивлением, Риббентроп ответил:

— Никаких особенных мотивов сейчас и не надо. Для нас важно найти возможность вести передачи из Европы, а причину мы найдем позднее.

Я указал на некоторые технические затруднения, связанные с реализацией этого плана, среди них не последней была чрезвычайная перегруженность нашего подводного флота, которая лишает нас возможности заполучить для операции большую подлодку. Внезапно вспомнив содержание прежней беседы с Риббентропом и его странные теории о деятельности секретной службы, я не выдержал и сказал:

— Вы, господин министр, несколько опоздали. В конце концов, горстка даже сверхспособных агентов не в состоянии изменить положения дел в мире.

Риббентроп буквально окаменел на минуту:

— Дорогой Шелленберг, — после паузы сдержанно произнес он, — вы неправы. Вам следовало бы помнить, что я делал все от меня зависящее для поддержки секретной службы.

Это заявление настолько противоречило действительности, что я даже не нашелся, что ответить. Я поднялся и намеревался уйти, когда Риббентроп встал и с очень серьезным выражением лица остановил меня:

— Минутку, Шелленберг. Мы должны обсудить еще одно очень важное дело. Совершенно секретное. О нем знают только фюрер, Борман и Гиммлер. — Буравя меня своим пронзительным взглядом, он продолжил: — Надо убрать Сталина.

Не зная, что ответить, я молча кивнул. Тогда Риббентроп объяснил, что вся сила советского режима опирается на способность и государственную мудрость лишь одного человека — Сталина. Тут он повернулся ко мне спиной и, широко шагая, подошел к. окну.

— Я заявил фюреру о готовности пожертвовать собой во имя Германии, — глядя в окно, произнес он. — Намечено организовать конференцию с участием Сталина, и моей миссией будет застрелить вождя русских.

— Вы это сделаете сами? — удивился я.

Он резко повернулся ко мне.

— Именно это спросил у меня фюрер. Одному человеку это не под силу. Фюрер попросил меня назвать помощника," — Риббентроп пристально взглянул на меня, — и я назвал ваше имя.

Гитлер, по словам Риббентропа, посоветовал обсудить этот план со мной. Он был уверен, что я смогу реалистически и всесторонне разобрать его.

— Собственно говоря, — закончил Риббентроп, — для этого я вас и вызвал.

Трудно сказать, какое у меня тогда было выражение лица, но вряд ли оно было довольным. Я крайне растерялся и не знал, что отвечать.

Риббентроп успел все тщательно обдумать и теперь стал посвящать меня в детали своего плана. Без сомнения, у Сталина будет очень сильная охрана. Едва ли удастся незаметно пронести в зал заседаний гранату или револьвер. Но, как он слышал, у меня в отделе имеется автоматическая ручка, без промаха стреляющая крупнокалиберными пулями на расстоянии 6–8 метров. Ему рассказывали также, что ручка сделана так хорошо, что самая тщательная проверка не обнаружит ее истинного назначения. Так что ее или что-нибудь в этом роде можно будет пронести в зал заседаний — а там потребуется только твердая рука…

Наконец Риббентроп умолк. Я очень внимательно следил за ним. Своими словами он довел себя до такого состояния, что походил на мальчишку, впервые прочитавшего захватывающий детектив. Было совершенно ясно: передо мной самый настоящий фанатик и единственное, чего он сейчас ждет — это чтобы я согласился с его планом и выразил немедленную готовность принять участие в нем.