Военные специалисты на службе Республики Советов 1917-1920 гг.

Наличие в Добровольческой армии значительного числа офицеров военного времени объясняется тем, что часть этой категории офицеров отнеслись к Октябрьской революции враждебно. Эти офицеры, большинство которых вышли из низов русского общества, за время войны, получив чины и отличия, уже привыкли к власти. М.Н. Герасимов писал в воспоминаниях: накануне выпуска из 3-й Московской школы прапорщиков (ноябрь 1916 г.) им уже были выданы офицерские гимнастерки «со свежими, для многих такими желанными погонами с одной звездочкой», которая могла стать «путеводной звездой — звездой счастья. Подумать только — большинство из нас — народные учителя, мелкие служащие, небогатые торговцы, зажиточные крестьяне наравне с избранным меньшинством — дворянами, профессорами и адвокатами (а таких немало у нас в школе) и изнеженными сыновьями банковских тузов, крупных фабрикантов и подобных им — станут «ваше благородие». Есть над чем подумать…»[123] А после производства в офицеры Герасимов писал: «Итак, свершилось. Мы — офицеры… Нужно сознаться, быть офицером все же приятно. Нет-нет да и скосишь глаз на погон. Идущих навстречу солдат мы замечаем еще издали и ревниво следим, как отдают они честь»[124]. Для многих офицеров военного времени, имевших невысокую общеобразовательную и военную подготовку, мечтавших после окончания войны устроиться на хороших должностях, переход от полученной в армии власти к прежнему «ничтожному существованию» казался весьма нежелательным. А в Добровольческой армии они стояли в одном строю не только с кадровыми офицерами, но даже и со штаб-офицерами. К началу 1918 г. в Добровольческой армии было свыше тысячи юнкеров, студентов, воспитанников кадетских корпусов и гимназистов старших классов, а также 235 рядовых, в том числе 169 солдат, что являлось ярким свидетельством отсутствия у «белого движения» какой-либо поддержки в народе.

В историографии имеет место не совсем, на наш взгляд, правильная точка зрения о том, что офицерство Добровольческой армии с точки зрения его социального происхождения и имущественного положения относилось к помещикам и капиталистам. Так, Л.М. Спирин, называя Добровольческую армию «буржуазно-помещичьей», пишет, что входившие в нее «люди (автор, видимо, имеет в виду всех добровольцев, не только офицеров. — А.К.) знали, за что они дрались» ибо «они не могли смириться с тем, что рабочие и крестьяне отняли у них и их отцов земли, имения, фабрики, заводы»[125]. К сожалению, автор не указывает, на основании каких материалов он делает столь категорический вывод об имущественном положении офицеров-добровольцев. Поэтому приведем сведения из послужных списков семидесяти одного генерала и офицера — организаторов и видных деятелей Добровольческой армии, участников «1-го Кубанского похода» с указанием их социального происхождения и имущественного положения (см. прил. 1).

Из данных, приведенных в приложении, видно, что к крупным помещикам можно отнести Я.Ф. Гилленшмидта и В.А. Карцова, к средним — Л.М. Ерогина, А.В. Корвин-Круковского; сведения об имущественном положении Е.Г. Булюбаша и Г.М. Гротенгельма отсутствуют; у 64 человек (90%) никакого недвижимого имущества, родового или благоприобретенного, не имелось. Совершенно очевидно, что имущественное положение у основной части участников «1-го Кубанского похода» — офицеров военного времени, юнкеров, воспитанников кадетских корпусов и гимназистов старших классов было еще более скромным. Включать же в число «добровольцев» следовавших в обозе гражданских лиц (их было 52 человека), и в частности бывшего председателя Временного комитета Государственной думы крупного помещика М.В. Родзянко едва ли правомерно.

Что же касается социального происхождения, то из указанных в приложении 71 человека потомственных дворян по происхождению было 15 (21%), личных дворян — 27 (39%), остальные происходили из мещан, крестьян, были сыновьями мелких чиновников и солдат.