Военный летчик: Воспоминания

Капитан Пердомо, по прозвищу Чино, когда с меня начали снимать наручники, подымает руки кверху и с отеческой интонацией в голосе восклицает:

– Вы безумцы, безумцы! Вы даже не представляете, что вы натворили… Вы не подумали о беспорядках!… О беспорядках, с которыми почти невозможно справиться! А если бы вам повезло, что стало бы со страной?

В здании несколько камер: три или четыре большие и одна маленькая. Нас, предполагаемых лидеров мятежа, вталкивают в маленькую камеру, остальных офицеров - в большие. Позже привозят морских офицеров и тоже помещают в большие камеры. Среди десятков арестованных находятся врачи, моряки, летчики, строевые офицеры. Нескольких представителей высшего офицерства не арестовали, их просто уволили из армии, дабы избежать крупного скандала, и даже не возили на допросы.

Печальное это зрелище: военные фуражки с золочеными лавровыми листьями на козырьке, расшитые золотом эполеты на военных куртках - все это лежит на грязном полу камеры. А люди пытаются поудобнее устроиться кто где может, ведь четырех коек, которые имеются в наличии, явно не хватает на всех. В каждой камере на полу зияет дыра - нужник.

На наших лицах отражается целая гамма чувств, которые переживает каждый из нас: страх, тревога, ожидание чего-то. Все мы подавлены. Ночь только усугубляет ваше состояние, с каждой минутой напряжение усиливается, и сразу же после полуночи, когда начинают раздаваться леденящие сердце крики, безнадежность полностью овладевает нами.

Однажды мы слышим крик, который выделяется среди других своей пронзительностью… Ключ в замочной скважине металлической двери скрежещет как-то по-особому. Это входит лейтенант Монтесивос. Он пытается изобразить на лице улыбку, но у него получается только гримаса.

– Среди вас есть врач? Пусть пройдет со мной…

Доктор Куэрво, армейский врач, получавший образование в Сорбонне, медленно поднимается. Вместе с ним поднимается и Видаль Йебра, врач-моряк. Оба они известные хирурги.

Когда они возвращаются, на них нет лица.

– Совсем еще мальчишка… Ему, наверное, и шестнадцати нет… Эти дикари приставили к его груди раскаленный утюг, а когда снимали его, то содрали всю кожу…

Здание, которое занимало бюро по подавлению коммунистической деятельности, находилось поблизости от помещения военной разведки на широком проспекте. Это был большой дом, принадлежавший когда-то богатому человеку. От соседних домов его отличали только окна, забранные толстыми металлическими решетками.

Некоторых из нас препроводили сюда после того, как мы отсидели в камерах военной разведки. Новое место заключения показалось мне менее зловещим, да и обращение здесь было получше. Мы видели на лицах принявших нас людей некое подобие улыбок…

– Лейтенант, ваша очередь… Вот ваши дактилоскопические отпечатки… Это такая плохая краска… Возвращайтесь, лейтенант, в камеру, и скажите капитану, что он может прийти к нам, чтобы оставить свои отпечатки…

Позже, когда меня перевели в тюрьму и времени для размышлений у меня стало хоть отбавляй, я пришел к выводу, что с нами в бюро так обращались неспроста. Они вели работу в двух направлениях. Во-первых, хотели доказать несомненную связь руководителей Движения 26 июля с компартией или, по меньшей мере, обличить их в симпатиях к коммунистам. Во-вторых, батистовские контрразведчики пронюхали, что доктор Куэрво и некоторые другие арестованные офицеры сумели связаться с посольством Соединенных Штатов и заручиться там поддержкой. Допрашивали заключенных так, что допросы превращались в пустую формальность. Обо всем этом узнали за пределами тюрьмы. И офицеры батистовской контрразведки готовили себе алиби на случай, если бы Батиста был заменен на фигуру, более устраивающую Вашингтон.

Глава 27. ЭПИЛОГ. ВОЕННЫЙ СОВЕТ

Время неумолимо бежит.

И вновь я оказываюсь в военной разведке. Но здесь уже кое-что изменилось: обращение стало более мягким, еда получше. Нам даже дают ложку для супа. Мы стали терпимее друг к другу, и многие тщательно готовятся к заседанию военного трибунала, до которого остается совсем мало времени. Правда, нашлись и такие, кто испытывает нечто вроде угрызений совести, а вернее - страх перед батистовским судилищем. Они пытаются внушить окружающим, и в частности мне, что они стали игрушкой в руках других, что они всегда были далеки от политики, а уж о заговоре вообще никогда не слыхали.

На лицах других ясно написано решительное нежелание признавать свое участие в политической борьбе. Они как бы говорят: «Мы никогда не думали, что все это разрастется до таких размеров. Если бы не это восстание, то и с нами ничего не случилось бы, и этот заговор остался бы между нами. А сейчас все потеряно, и, что самое страшное, мы запятнаны своими связями с этими подыхающими с голоду динамитчиками, среди которых наверняка есть и коммунисты. К тому же мы ведь не являемся руководителями. Какие мы руководители, мы просто попались в ловушку, вот и все…»