Военный свет

– Мои родители, наверное, как всякие родители, говорили: «Следи за своими манерами – может случиться так, что однажды ты будешь ужинать с королем».

Почему моя мать вспорхнула на две тонкие веточки – на то, что считала своими сомнительными качествами или слабостями? «Недоверчивая» и «не открытая». Теперь я понимаю: ей пришлось развить в себе эти качества, чтобы уберечь себя на работе и в браке с мужчиной-разрушителем, в итоге исчезнувшим. Она выбралась из своего кокона и ускользнула, чтобы стать сотрудницей Марша Фелона, который заронил по радио эти семена искушения в ее юности. В качестве Собирателя он провел безупречную кампанию. Он выждал и вовлек ее в секретную службу так же, как сам был вовлечен, почти по наивности. А ей, я думаю, хотелось в мир, который занял бы ее целиком, пусть даже она не найдет там настоящей, надежной любви. «А я и не хочу, чтобы мне поклонялись!» – как объявила однажды нам с Рэчел Оливия Лоуренс.

Мы можем знать только поверхностный слой любых отношений после определенной стадии, так же как верхние слои мела, сложенного трудами мельчайших существ за бесконечно долгое время. Легче понять переменчивые, непостоянные отношения между Роуз и Маршем Фелоном. Что до истории матери и ее мужа, этого призрака в ее биографии, у меня сохранился только образ его, сидящего в неудобном плетеном железном кресле у нас в саду и лгущего, почему он оставляет нас.

Мне хотелось спросить у нее, видела ли во мне что-то от отца, думала ли, что я чем-то похож на него.

* * *

Это было мое последнее лето с Сэмом Малакайтом. Мы смеялись; стоя, он чуть отклонился назад и оглядел меня.

– Да, ты изменился. В первое лето, когда ты работал со мной, ты почти не разговаривал.

– Я был застенчивым, – сказал я.

– Нет, ты был тихим, – ответил он, лучше меня поняв, каким я был. – У тебя мягкое сердце.

Изредка и без интереса мать спрашивала, как мне работается с мистером Малакайтом, не тяжело ли.

– Ну, не schwer, – ответил я и увидел на ее лице печальную улыбку.

– Уолтер, – сказала она вполголоса.

Наверное, она часто это говорила, даже про себя. Я вздохнул.

– Что случилось с Уолтером?

Молчание. Потом:

– Как, говоришь, вы его звали между собой? – Она бросила свою книгу на стол.

– Мотыльком.

Сухая улыбка сошла с ее лица.

– А кот хоть был? – спросил я.

В ее глазах – удивление.

– Да. Уолтер рассказал мне о вашем разговоре. Почему ты не помнил про кота?

– Я хороню события. Что все-таки случилось с Уолтером?

– Он умер, защищая вас в тот вечер в «Барке». Как защищал тебя, когда ты был маленьким и убежал из-за того, что отец убил твоего кота.

– Почему нам не сказали, что он нас охраняет?

– Твоя сестра это понимала. Вот почему она не простит мне его смерть. Мне кажется, что он ей был настоящим отцом. И он любил ее.

– Ты хочешь сказать, он был в нее влюблен?

– Нет. Просто он был бездетным мужчиной, который любил детей. Он хотел, чтобы вы были в безопасности.

– Я не чувствовал себя в безопасности. Ты это знала?

Она покачала головой.

– Думаю, твоей сестре было с ним спокойно. Знаю, что и тебе, когда ты был маленьким…

Я встал.

– Но почему нам не сказали, что он нас оберегает?

– Римская история, Натаниел. Тебе надо почитать ее. Там полно императоров, которые даже детям не могут сказать о грядущей катастрофе. Чтобы дети как-то защитились. Иногда есть необходимость в молчании.

– Я рос в твоем молчании… Знаешь, скоро я уеду и не увижу тебя до Рождества. Может, это наш последний разговор до поры.

– Знаю, милый Натаниел.

Занятия в колледже начались в сентябре. До свидания, до свидания. Не обнялись. Я знал, что каждый день она будет гулять по холмам и, поднявшись на вершину, оглянется на свой дом, приютившийся в складке земли. В полумиле будет деревня Благодарная. Она будет смотреть с большой высоты, как учил Фелон. Высокая худая женщина бродит по холмам. Почти уверена в своей крепости.

* * *

Когда он придет, он будет как англичанин, написала она. Но пришла за Роуз молодая женщина, наследница чья-то. То есть так я рассказываю себе о произошедшем. Мать никогда не заходила в деревню, но местные знали, где живет Роуз Уильямс, и женщина побежала прямо к Уайт-Пейнту, в тренировочном костюме, никакого камуфляжа, никакого маскарада. Даже это не обмануло бы мою мать, но был темный октябрьский вечер, и когда она увидела бледный овал лица за запотевшим стеклом оранжереи, было уже поздно. Женщина стояла там неподвижно. Потом разбила стекло правым локтем. Левша, наверное, подумала мать.

– Ты Виола?

– Меня зовут Роуз, дорогая.

– Виола? Ты Виола?

– Да.