Военный врач. Хирургия на линии фронта

Впрочем, работать мне предстояло не в Кошевской больнице, а в более крупной психиатрической лечебнице в центре города – из-за обилия дыр от снарядов ее прозвали швейцарским сыром. Именно сюда первым делом и доставляли бо́льшую часть раненых. Кошевская больница использовалась для реконструктивных операций на пациентах, которым не угрожала опасность.

МОЙ ПРИЕЗД, ДОЛЖНО БЫТЬ, ДАЛ ХОТЬ КАКУЮ-ТО ПЕРЕДЫШКУ РАБОТАЮЩИМ ТАМ ЛЮДЯМ – Я СРАЗУ ЗАМЕТИЛ, ЧТО ГОРСТКА ХИРУРГОВ, МЕДСЕСТЕР И АНЕСТЕЗИОЛОГОВ ИЗМОТАНА НЕУТИХАЮЩИМ ПОТОКОМ ПАЦИЕНТОВ, ЕЖЕЧАСНО ПОСТУПАЮЩИХ В БОЛЬНИЦУ.

По какой-то причине два хирурга не горели желанием отдавать мне пациентов – я принялся за работу лишь в качестве доблестного помощника. У меня сложилось впечатление, что они отнеслись ко мне с подозрением, поскольку выглядел я молодо, а они понятия не имели, насколько я опытен или вообще компетентен. Я действительно никогда не сталкивался с такими ранениями; люди поступали с ними сюда каждый час. Я не раз сталкивался с последствиями тупых травм, но теперь воочию видел результаты осколочных ранений и попадания высокоскоростных пуль. В современных осколочно-фугасных устройствах, таких как артиллерийские мины, бомбы и снаряды, корпус со взрывчатым веществом специально сделан так, чтобы при взрыве разлетаться мелкими частями в разные стороны, причиняя чудовищные повреждения человеческим телам.

Некоторые травмы были слишком жуткими, чтобы описывать их здесь, но основное отличие от моей работы в Великобритании состояло в том, что у многих раненых отсутствовали разные части тела. Даже в автокатастрофах люди редко становятся жертвами травматической ампутации. Здесь же это было обычным делом.

Я ВПЕРВЫЕ СТОЛКНУЛСЯ С ПАЦИЕНТАМИ, ЧЬЯ ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ АССОЦИИРОВАЛИСЬ С ПОЛНЫМ ОТЧАЯНИЕМ.

Еще одним потрясением стало то, что сюда доставляли людей, которые уже были явно мертвы. Порой их сопровождали родственники и друзья, умолявшие сделать все возможное и спасти, но мы не владели даром воскрешения, а могли лишь попытаться утешить живых и позаботиться о телах их погибших близких.

В ту ночь я снова дрожал в своем спальном мешке, но на этот раз уснуть не давал оглушительный грохот стрельбы вокруг. Он никогда не прекращался, хотя снайперы, как правило, были менее активны по ночам, поскольку не могли видеть свои цели. Артобстрел между тем продолжался, и вскоре я уже мог отличить звук подлетающих со стороны сербов снарядов и ответных ракет, выпущенных в их направлении. Была едва заметная разница в высоте звука, и со временем все уже совершенно безразлично относились к гулу ракет, которые, как мы знали, летели от нас.

Первые два дня я продолжал играть роль мальчика на побегушках – мне разрешалось наблюдать, подавать, переносить и помогать, но местные хирурги не разрешали никого оперировать. Меня это начало порядком раздражать – было непонятно их отношение. Я ведь был там, чтобы помогать, разве не так? Позже, познакомившись с боснийцами ближе, я понял, что в этом не было ничего личного – просто все понимали, что у волонтеров вроде меня есть возможность в любой момент уехать и вернуться в свои теплые, безопасные дома, и осознание этого иногда вызывало натянутые отношения. То же самое они думали и о журналистах и других мимолетных гостях, которые то и дело появлялись и исчезали. Если подумать, было бы даже странно, если бы кто-то из местных не увидел во мне подобных «туристов» – во время той поездки довелось услышать подобные обвинения в своей адрес.

На третий день один из хирургов не пришел. Не появился он и позже. Для всех так и осталось загадкой, был ли он убит или же каким-то чудом умудрился сбежать. Ходили слухи, будто он раздобыл пропуск УВКБ ООН[22] и использовал его в качестве спасительного билета.

Решив не упускать такой возможности, я забрал себе освободившуюся операционную. Отчетливо помню своего первого настоящего пациента – пожилую женщину, которой на вид было лет семьдесят пять. Шрапнелью ей оторвало обе ноги – одну выше колена, а вторую ниже – и одну руку. Это были три чудовищных ранения – пожалуй, ничего страшнее прежде мне видеть не доводилось. Она поступила вместе с родными, которые требовали каких-то действий и помощи, но я попросту не знал чем помочь. Она была в сознании, но лишь едва, достигнув того предсмертного состояния, когда наступающее забытье служит прелюдией смерти. Первая реакция на полученную травму – это боль, но по прошествии времени или при сильной кровопотере организм преодолевает болевой порог и начинает отключаться. Казалось, она уже дошла до этой стадии и теперь лежала, тихонько постанывая, при последнем издыхании.