В толпе истово закрестились, ударил большой колокол Кремля. И тут же по всей Москве весело затрезвонили тысячи колоколов. А монахи уже бережно вносили не могущего ходить человека. И чудо повторилось вновь. Маржере и Конрад Буссов, который непременно хотел о чём-то срочно переговорить с полковником, стояли чуть поодаль и считали вместе с толпой:
— Седьмой... девятый... двенадцатый.
На тринадцатом, вот и не верь приметам, произошла досадная заминка. Проходила минута, вторая. Наконец монахи вытащили калеку, но не исцелившегося, а умершего. В народе началось шевеление, поползли голоса:
— Люди добрые, обманывают нас, никакой Димитрий не святой.
— Да и не Димитрий это вовсе! Говорят, Филарет купил за большие деньги у одного стрельца сына. Вот его и зарезали, а потом показали, якобы нетленного.
— А звали мальчика Романом, — сказал кто-то авторитетно.
— Поглядите, монахи ведь не всякого берут, а только тех, с кем сговорились.
Движимые любопытством, Маржере и Буссов подошли вплотную к паперти, где сидело несколько десятков калек.
— А вы почто в храм не идёте, не исцеляетесь?
— Боимся, — ответил один бойкий калека.
— Чего же? Святого?
— Нет, своего маловерия. Бог может наказать.
Посмеиваясь, иностранцы пошли прочь.
— Так что ты мне хотел сказать, Конрад?
Буссов остановился, с таинственным видом оглянулся и прошептал на ухо Маржере, жарко дохнув перепревшим чесноком и водкой:
— Он в Путивле. С войском.
— Ну и дела! — присвистнул Маржере. — Я же своими глазами видел труп.
— А кого это интересует! Шуйскому не усидеть, это ясно. А тот, кто будет ближе к трону, тот больше и получит... Ну, как, махнём?
— Меня не пустят. Да и тебя, пожалуй, тоже. Шуйский строго присматривает за иностранцами...
— Меня-то выпустят. Ты забыл? Моё поместье — возле Калуги. Требуется хозяйский глаз... Ну, что ж, лёгкого пути!