Воевода

   — Соскучился я по Франции. Отца и мать десять лет не видал. Не знаю, живы ли...

Глаза Шуйского удовлетворённо блеснули — видать, он ждал этой просьбы, и, как понял полковник, его отъезд именно во Францию, а не в Польшу вполне устраивает государя, потому что он сказал как о уже решённом:

   — Пристав, что с тобою будет, в Ярославле вручит тебе охранную грамоту до Архангельска, а оттуда на каком-нибудь чужеземном корабле достигнешь своей любимой Франции...

В дорогу предусмотрительный Жак захватил бочонок с мальвазией, чем с первого же привала крепко расположил к себе пристава. Ехали они без охраны — для тайного поручения лишние свидетели были не нужны. На каждой заставе пристав предъявлял охранную царскую грамоту — и им давали самых лучших, свежих лошадей.

Свидание Маржере с Мнишеком прошло очень убедительно. Мнишек поверил всему, что ему говорил полковник, и вскоре король и нунций, а затем и папа узнали, кто скрывается под личиной самозванца.

Повезло Маржере и со вторым поручением Шуйского. В доме, где жил Отрепьев, действительно не могли сказать ничего вразумительного: исчез ночью, ни с кем не попрощался, оставил весь свой немудрёный скарб.

Маржере вышел из деревянного домика, внимательно огляделся. Интересно, почему Гришка выбрал это место, случайно? Так и есть — на противоположной стороне он увидел вывеску кабака. Жак решительно направился туда. Сев на лавку напротив хозяина, потребовал:

   — Давай штоф.

Тот послушно достал штоф и поставил оловянную кружку.

   — Давай и себе. Здорово живёшь!

Насупленный хозяин, глотнув «полным горлом» изрядную дозу живой воды, обмяк.

   — Из немцев, что ли? Одёжа вроде наша, а говоришь как-то не так.

   — У царя в стрельцах служу!

   — Ну и какой он, новый царь? Лучше старого, поди?

   — Скуп больно.

   — Это плохо, — посочувствовал целовальник и ещё хлебнул «полным горлом».

Маржере понял, что пора переходить к делу, и как можно простодушнее спросил:

   — Этот-то часто к тебе заглядывал?

   — Кто?

   — Ну, этот, Гришка Отрепьев.

   — А теперь говорят, что вроде это вовсе и не Гришка Отрепьев, а другой. А Гришка царевичем угличским сказывался. Ты-то при царе что слышал?

   — Тёмное дело! — вздохнул Маржере. — Я когда в Москве с ним познакомился, тоже считал, что это Гришка Отрепьев. Сколько с ним выпили!

   — Значит, дружки!

   — Вроде того, — осторожно ответил Жак.

   — Так, почитай, он от меня и не уходил! Знатный питух. Штоф за раз опорожнит и давай псалмы распевать. Красиво так! А умный! Всё знает. Я ему, бывалочи, говорю: «Гриня, тебе с таким умом надо в Москве жить, а не в Ярославле пропадать». А он в ответ: «Я здесь по царскому поручению!» Я, честно говоря, не верил, врёт, думал. Ему — что соврать, что... И вдруг приходит он как-то под вечер, а с ним мужик такой важный, весь в бархате, всё золотом отделано! «Вот, — говорит, — привёл я к тебе царского гостя. Угости нас как следует». «В долг?» — спрашиваю. «Зачем в долг! Царь мне денег прислал, как я и просил». А сам мешком трясёт с серебряными рублями. До этого он с месяц в долг у меня пил, деньги кончились. Здесь же он царю и письмо написал: «Милостивый государь-батюшка! Очень по вас скучает слуга ваш верный Гришка Отрепьев. Только одно может нашу разлуку скрасить — побольше серебра». Я прямо живот надорвал, а тут, надо же, и впрямь царь гонца с деньгами прислал. Выпили, и стал гонец прощаться. Гриня ему говорит: «Куда же ты, Мишка, пьянющий такой поедешь?» А тот: «Ничего, в дороге протрезвею. Спешить надо — срочные царские дела!» А Гриня ржёт как жеребец: «Знаю я ваши дела: баб из монастыря царю в баньку таскать». Тот как зыркнет глазами: «Ну, полно болтать. Проводи меня лучше до заставы».

   — Ну, а что Гриня?

   — А ничего. Исчез. Как в воду канул...

Слова, сказанные им про воду, вдруг породили в целовальнике какие-то смутные воспоминания:

   — Постой-ка. Потом, эдак через неделю, тут у меня один мужик гулял. Рыбу полякам продавать приезжал. Выпил изрядно и язык-то и развязал. «Вчера, — говорит, — тащу сеть из Волги, чую — тяжёлое, не иначе осётр. Вытащил, глянул — мужик голый. Я скорее его в воду, чтобы никто не видал». Может, это Гриня был, а? Полез спьяну купаться и захлебнулся?

   — А ты мужика-то не расспрашивал, каков, мол, с виду мертвец?

   — Спрашивал. Он говорит: »Что я, смотрел, что ли? Голый и голый! Я его скорее в воду!» Так что, может, и не Гриня!

   — Дай-то Бог! — согласился Жак, бросая на стол гривенник, и, уже поднимаясь, как бы невзначай спросил:

   — А каков он из себя, царёв слуга?

   — A-а. Чернявый такой. Брови насуплены, а глаза зырк-зырк по сторонам.

   — На щеке бородавка?

   — Так ты и его знаешь?

   — Знаю, — вздохнул Маржере, — очень даже хорошо знаю.

Наутро они отправились в обратный путь. У развилки сделали привал, и пристав вручил Жаку объёмный кошель с серебром и охранную грамоту. Тот быстро развернул её и, прочтя, вздохнул с облегчением — Шуйский не обманул. Втайне Маржере до конца ждал подвоха от лукавого государя.

Попрощавшись и подарив приставу бочонок с остатком мальвазии, он поскакал прочь.