Воевода

Бой начался с артиллерийской пальбы. Не жалели зарядов ни те, ни другие. Казалось, всё идёт по раз и навсегда заведённому порядку. Однако все планы смешали рязанцы во главе с Прокопием Ляпуновым. Тот, вспомнив атаки польских гусар, решил повторить их манёвр. Используя длинный овраг, тихо подобрался к месту стыка между большим полком и полком правой руки, а затем с отчаянным гиком его всадники промчались в створ между полками, ударили во фланг крайнего полка и, воспользовавшись замешательством, зашли в тыл Мстиславскому. Тот, видать, напрочь забыл уроки, преподанные ему два года назад поляками, и не сумел перестроиться. Тем временем казаки Истомы Пашкова лавой обрушились на артиллеристов и стрельцов. В боярском войске началась паника.

Объединившись со стольниками и стряпчими, отряд Скопина поспешил на охрану колымаги воевод, чтобы спасти их от позорного плена. Отбиваясь от настигавших всадников, Пожарский издали увидел Ляпунова. Тот носился как бешеный по стану врага с плетью в руках и, грозно хохоча, хлестал что было силы разбегавшихся в разные стороны московских дворян. Его примеру последовали и остальные рязанцы. Видя, что сопротивление прекратилось, они вложили сабли в ножны и взялись за нагайки.

   — Не хочется зря саблю тупить! — орал Ляпунов. — Бегите, московские свиньи, по своим хлевам. Да передайте Ваське Шубнику, что скоро он отведает моей плётки на Красной площади при всём честном народе. Пусть на чужое не зарится!

Уже к вечеру дозорные Пашкова вновь гарцевали у царского села Коломенского, поджидая подхода основных сил.

Через два дня, под вечер, к Коломенскому подошла рать Болотникова. Иван Исаевич в сопровождении своих атаманов и советников сразу направился ко дворцу, где веселился Истома Пашков со своими приближёнными.

   — Что же ты, Истома, договор нарушаешь? — спросил гигант громоподобным голосом, пренебрегая привычными приветствиями. — Я тебя жду под Серпуховом, а ты, глядь, уже здесь окопался.

   — Война есть война, всего не усмотришь заранее, — зло огрызнулся Пашков, возмущённый тоном Болотникова. — Пока ты от Ивана Шуйского бегал, я главное боярское войско наголову разбил. Что же, прикажешь сидеть и ждать, пока они снова с силами соберутся?

   — Садись-ка лучше, Иван Исаевич, со своими дружками да выпей добрую чашу вина за нашу победу. Завтра будем с тобой в Кремле. Ох же я и высеку от души этого пройдоху Ваську Шубника, — весело произнёс Ляпунов, с бесцеремонным любопытством разглядывая Болотникова.

Болотников грузно сел на скамью, шумно вздохнул, покосился на говорившего:

   — А ты кто таков?

   — Ляпунов Прокопий. Чай, слышал про такого?

   — Слышал.

Болотников помягчел и уважительно поглядел на знаменитого рязанского возмутителя спокойствия. Был Ляпунов хоть и невысокого роста, но почти с таким же могучим разворотом плеч. Чёрные глаза смотрели с озорным вызовом.

   — Ты насчёт Кремля всерьёз аль шуткуешь?

   — Написали мы московскому миру, чтоб выдали они добром братьев Шуйских нам на расправу. К завтрему ждём ответа.

   — А если москвичи не поклонятся? Брать Москву штурмом?

Ляпунов отрицательно мотнул головой:

   — Силёнок не хватит. Ты с собой всего тысяч двадцать привёл? Да и у нас с Истомой пятнадцати не будет.

   — Так у Шуйского, если вам верить, совсем войска не осталось. Всех разогнали.

   — В своём доме и заяц храбрый становится. А вокруг Москвы три крепостных стана, не считая кремлёвских укреплений. Нахрапом не возьмёшь!

   — Значит — осада, — размышлял Болотников. — С юга и с запада дороги мы перерезали. Надо бы на Тверь и Ярославль пути закрыть, чтобы помощь ниоткуда не поступала. Но осада — дело долгое. Конечно, лучше бы миром решить, не допустить нового кровопролития. Эх, если бы государь поскорее прибыл... Чего он тянет? Ведь договорились же...

Ляпунов с кривой усмешкой поглядел на Болотникова.

   — Ты чего уставился? Не веришь? Вот, смотри.

Он швырнул на стол грамоту так, что весомо брякнула красная печать, прикреплённая к свитку.

   — Здесь отписано, — сказал Ляпунов, читая грамоту, — что ты поставлен государем главным над всеми войсками...

   — Точно! — подтвердил Болотников, победоносно поглядев на Пашкова. — Почему я на Истому и осерчал. Негоже своевольничать...

   — Меня Шаховской главным военачальником назначил! — вспылил тот. — И ранее, чем тебя!

   — А меня — сам государь! О чём тут спорить?

   — Ладно, пусть будет так, как тут писано! — сказал Ляпунов, возвращая грамоту и поднимаясь.

С утра под Москвой раздался колокольный перезвон. Выяснилось, что Шуйский и патриарх Гермоген ездят по церквам, где вместе с прихожанами с плачем замаливают грехи. В городе был установлен многодневный пост, который при начавшемся голоде был весьма кстати. Повсеместно священники читали «Повесть» благовещенского протопопа Терентия о пришедшем к нему видении: якобы явились ему во сне Богородица и Христос. Богородица просила помиловать москвичей, а Христос обличал их «окаянные и судные дела».