Воевода

И восстали все, живущие в окраинных городах его державы, и отложили дела свои, плуг и всякую работу, и приготовились к войне, и взяли оружие, чтобы сразиться с царём, губили добродетельных жителей своих городов и благочестивых в домах их многообразным мукам подвергли: одних они с высоких укреплений города вниз сбросили и потом прикончили, иных, к копьям привязав, растерзали их тело при скачке, а иных на части рассекли и многими другими способами умерщвляли из-за грехов наших, потому что мы согрешили перед Господом нашим. И великого удивления достойно наказание, которое понесли мы и братья наши от своих соплеменников, так что жизнь наша напомнила о временах правления прежних незаконных царей...»

И. А. Хворостинин. Словеса дней, и царей, и святителей.

Часть четвёртая «...ЗЕМЛЯ НАША ОВДОВЕВШАЯ...»

Зима 1608 года поначалу была утешной для государя. Окромя большой радости по поводу безвременной кончины «царевича Петра» (Василий Иванович не смог отказать себе в удовольствии лично лицезреть, как корчится на верёвке тело претендента на престол), было ещё, по крайней мере, две: наконец были выстроены новые деревянные хоромы на месте, выбранном не без умысла, — здесь когда-то был дворец Фёдора Иоанновича, и, соответственно, уже ничто не мешало долгожданной женитьбе на боярыне Марье Петровне Буйносовой-Ростовской.

Но такова была, видать, злосчастная судьба Шуйского, что к любой его радости обязательно добавлялась изрядная доля горечи. Когда отправились осматривать новый дворец и царь не уставал удивляться его благолепию, нежданно, уже при выходе, рухнули сени, вызвав всеобщее удивление, — ведь всё строилось из отборного леса! Государь и всё его окружение восприняли это как дурное предзнаменование. Стольник Пожарский, наблюдая, как испуганно крестится царь, вопросительно поглядывая на Гермогена, призванного осветить углы здания, с усмешкой подумал, что на месте Шуйского он бы в первую очередь приказал как следует высечь мастера, неправильно рассчитавшего длину балок, и во вторую — плотников — за худую работу.

На государевой свадьбе стольнику Пожарскому было доверено подносить блюда тестю государеву, князю Буйносову, поэтому он близко видел лица молодожёнов. Мария Петровна поражала истинно русской красотой — из-под густо наложенных румян пробивался естественный румянец, ещё более яркий, глаза с поволокой плотоядно осматривали блюда, подаваемые на стол. Взгляд не менял выражения, когда она изредка посматривала на царственного супруга. Его ответные улыбки были робки и даже опасливы: царица была выше ростом и шире в плечах, а многочисленные парчовые одежды, сшитые мешком, не могли скрыть огромную грудь.

Наутро после брачной ночи Дмитрий Пожарский увидел, как другие стольники — князья Дмитрий Трубецкой, Дмитрий Черкасский и Алексей Сицкий с ухмылками слушали постельного слугу, который глумливым шёпотом рассказывал, что во дворце никто не спал из-за великого шума в царской опочивальне: молодая жена изрядно молотила Василия Ивановича, так, что он не мог сдержать стенаний, требуя от него добросовестного исполнения супружеских обязанностей.

Приятели хохотали, а Трубецкой сквозь смех заметил:

   — Придётся Василию Ивановичу срочно замену искать. Он не Господь Бог, чтоб с помощью непорочного зачатия наследника заполучить!

   — Так ты, Митрий, и давай, не теряйся! — хихикнул Сицкий. — Ты у нас парень хоть куда. Сам хвастал, что в твоём поместье в каждом доме твои байстрюки имеются...

Трубецкой, заметив слушавшего их поодаль Пожарского, махнул рукой:

   — Эй, Хромой, подь сюда! Новости про царя и царицу рассказывают...

Пожарский, стоя к ним вполоборота, лишь брезгливо повёл плечом:

   — Охота вам языками молотить. Словно бабы...

   — А ты святой нашёлся! — злобно выкрикнул Черкасский.

Пожарский, не ответив, пошёл дальше, к Дворцовому приказу. Он не любил эту троицу глупых и жадных парией, вечно угодничающих и наушничающих государю. По знатности он не уступал им, но были они несравнимо богаче, о чём каждый раз старались ему напомнить.

   — Донесёт? — испугался Сицкий.

   — Кто, Пожарский? — рассмеялся Трубецкой. — Никогда. Он же у нас блаженный.