Воевода

   — Вот видите! Впрочем, — махнул рукой Димитрий на кислые физиономии бояр, — я не неволю. Хотите дрыхнуть, ступайте!

Вскоре он остался наедине с Басмановым.

   — А ты чего же не идёшь? — спросил Димитрий. — Небось также о перине мечтаешь?

   — Я верный слуга государю, — склонился Басманов. — Куда царь, туда и я.

   — Ну, и ладно! — сказал царевич. — Идём прогуляемся. Устал я от этих сопящих боровов. Да и запах от них...

   — Хочу предупредить государя, — снова склонился Басманов.

   — Что такое?

   — Будь осторожен, царь-батюшка. Старайся хоть внешне соблюдать обычаи предков. Ведь боярам только дай повод, разнесут по всей Москве, деи, царь от православной веры отказался. И так Василий Шуйский мелет незнамо что.

   — Шуйский? Значит, ты что-то знаешь? Почему сразу не сказал?

   — Зачем же при боярах? Вмиг его упредят, хоть и зело не любят Ваську за лукавство и желание других отпихнуть, а самому на трон сесть. Сколько он за это в опале перебывал — и при батюшке вашем, и при Бориске!

   — Что знаешь, говори! — оборвал его Димитрий.

   —  Потерпи немного, — улыбнулся Басманов. — Сейчас Федьку Коня приведут[70].

   — Какого «коня»?

   — Это наш знатный строитель. Стены Белого города здесь, в Москве, строил, а также крепость в Смоленске. Ты же ведь место для дворца хотел подобрать, а кто строить будет? Чаю, лучше, чем этого мастера, не найти. А вот и он!

Действительно, дверь в опочивальню приоткрылась, в ней показалась высокая плечистая фигура строителя. Слегка покачнувшись от толчка в спину, Конь увидел царевича и простёрся ниц.

   — Встань, встань, — быстро сказал Димитрий. — Не люблю я этих церемоний.

Строитель поднялся. Живые глаза на широком мужицком лице с окладистой бородой выдавали незаурядный ум, смотрели на царевича с нескрываемым интересом.

   — Что ж, пойдём, Фёдор, на место! — приказал Димитрий. — Там и поговорим.

Незаметно для польских гусар, охранявших парадный вход, они прошли садом и через калитку в заборе вышли на холм у кремлёвской стены, обращённой к реке.

   — Знатное место! — сказал повеселевший царевич. — Вся Москва отсюда как на ладони. И Замоскворечье хорошо видно.

   — Каменный дворец будем строить али деревянный? — деловито поинтересовался Конь.

   — Два дворца, Фёдор, два, — поправил его Димитрий. — Один для меня, другой для царицы, смекаешь? Надо поставить их углом, чтобы из одного можно было перейти в другой. И поставить их надо к осени!

   — Значит, из дерева, — кивнул Фёдор.

   — Ничего, главное, внутри красно убрать — стены шёлком, печи — изразцами. А уж потом приняться и за каменные палаты, чтобы на века память была.

Они обсудили все детали строительства, как вдруг вмешался Басманов и спросил вкрадчиво:

   — Ну как, Фёдор, понравился царевич?

   — Смекалист, — бросил Конь, смущённо опустив голову.

   — Не похож на чёрта, как Шуйский тебя уверял? — обрушил неожиданный удар Басманов.

Вздрогнули оба — и царевич и строитель.

   — Шуйский? — В глазах Димитрия вспыхнула подозрительность.

   — Кто тебе сказал про тот разговор? — севшим от волнения голосом спросил Конь.

   — Мир не без добрых людей, Федя. Костьку — лекаря Шуйского — знаешь? Лучше расскажи царевичу о том разговоре.

Конь понурился, потом нехотя выдавил из себя:

   — Намедни позвал меня Шуйский, хочет свой терем достраивать. Вроде бы как жениться вздумал. А ему покойный царь запрещал, чтобы, значит, наследников не было. Я его и спрашиваю: «На милость царевича надеешься, говорят, он добрый?» А Шуйский возьми да и скажи: «Чёрт знает кто это, только не царевич. Я ведь убиенного младенца вот этими глазами видел!»

Царевич нахмурился:

   — И всё?

   — А что ещё? Всё!

   — Глаза бы этому Ваське выдрать, — процедил Димитрий.

   — По мне, так лучше с головой! — ненавидяще хохотнул Басманов.

От его смешка Коню стало совсем не по себе.

   — Может, я пойду? — робко сказал он. — Как сделаю чертёж, принесу на суд.

   — Ступай! — рассеянно кивнул царевич, видать уже не думая о предстоящем строительстве.

Только Конь отошёл, Димитрий повернулся к Басманову:

   — Что делать будем? — В его голосе тот почувствовал явный испуг. — Ведь Шуйский должен быть главным свидетелем, что я жив. Он же вёл угличское дело!

   — Так ты — вот он! — недоумённо развёл руками Басманов.

Царевич с каким-то колебанием посмотрел на него, потом, будто решившись на что-то, глубоко вздохнул и сказал:

   — Ладно! Всё равно уж теперь мы одной верёвкой связаны.

Ещё раз внимательно оглядев подножие холма, на котором они стояли, Димитрий горячим шёпотом продолжил:

   — Я истинный царевич! Ты мне веришь, Пётр?

   — Конечно, верю, государь! Потому и служу тебе не на жизнь, а на смерть.

   — Так вот, скажу самое тайное: я царевич, но не угличский, понимаешь?

   — А какой же ещё? — тупо уставился на него Басманов.

   — Я сын старшего брата Ивана Грозного, его племянник, и тоже — Димитрий...

Царевич подробно рассказал о своём происхождении.

   — Вот теперь ты всё знаешь! — закончил он.

   — А кто ещё знает? — торопливо спросил Басманов.

   — В Польше — Лев Сапега, ну, и мой воспитатель, а здесь — инокиня Марфа, бывшая царица. Она меня благословила и нательный крест своего сына отдала. Вот он!