Воевода

Между тем старый изменник Шуйский разъезжал на дворе верхом и уговаривал народ скорее умертвить вора. Все мятежники бросились ко дворцу; но как он был уже наполнен людьми, то они остановились на дворе и хотели знать, что говорил польский шут; им отвечали: «Димитрии винится в самозванстве» (чего он, впрочем, не сделал). Тут все завопили: «Бей его, руби его». Князья и бояре обнажили сабли и ножи: один рассёк ему лоб, другой — затылок; тот отхватил ему руку, этот — ногу; некоторые вонзали в живот ему ножи. Потом вытащили труп убиенного в сени, где погиб верный Басманов, и, сбросив его с крыльца, кричали: «Ты любил его живого, не расставайся и с мёртвым!» Таким образом тот, кто вчера гордился могуществом и в целом свете гремел славою, теперь лежал в пыли и прахе. Не худо было бы и другим остерегаться такой же свадьбы: она была не лучше парижской. Димитрий царствовал без 3 дней 11 месяцев».

Конрад Буссов. Московская хроника.

«Кто был он, столько зол
Московии с собою
Принёсший? Срок пришёл,
И то, что ты с чужою
Судьбою произвёл,
Свершилось над тобою.

Но имя вновь звучит

И чудо! — всех морочит,
Димитрий — так твердит
Молва — подняться хочет.
Москву он умалит
И беды ей пророчит.

Но Бог, что все дела

Провидит и стремления
Не знает, чтоб понесла
Держава умаленье,
И не допустит зла
Господне Провидение».

Исаак Масса.

Краткое известие о Московии

в начале XVII в.

Часть третья ВЛАСТЬ ВО ЛЖИ

Жак де Маржере и его капитаны, англичанин Майкл Кнаустон и шотландец Альберт Лантон, были званы в Кремль только через три дня после той страшной ночи. Въезжая на Красную площадь через крытый Воскресенский мост, полковник увидел, как на противоположной стороне площади, обращённой к Москве-реке, вдоль торговых рядов вздымается облако пыли. Маржере пришпорил свою лошадь и приблизился к толпе, скучившейся у Лобного места. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что здесь происходит. Пьяный мужичонка из «божедомников» в рваном зипуне и в невыносимо грязном треухе, сидя верхом на пегой кляче, орал богохульные проклятья и нахлёстывал по крупу свою лошадёнку, тащившую страшный груз. К верёвке, притороченной к седлу, был привязан за ноги обнажённый, начавший уже разлагаться синюшный труп. Старый вояка, навидавшийся за свой бурный век немало покойников, подъехал поближе и, вглядевшись попристальнее в изуродованное сабельными ранами лицо покойника, узнал Димитрия, точнее то, что от него осталось после надругательства толпы.

Невольно сняв шляпу с пышным белым пером, Жак с ужасом перекрестился, прошептав:

   — Сколько же ты нагрешил, Димитрий, если тебя постигла такая страшная участь!

В толпе, с улюлюканьем сопровождавшей «траурный поезд», вдруг раздался ясный, звучный голос, говоривший с мягким украинским акцентом:

   — Та не он это! Точно вам говорю!

Маржере увидел говорившего. Это был комнатный слуга царя Иван Хвалибога, которого начальник телохранителей много раз встречал во дворце. Возбуждённо отталкивая стрельцов, напиравших на него с бердышами, Хвалибога продолжал орать:

   — Вы только гляньте, люди добрые! Этот толстый какой-то и ростом ниже. А Димитрий ведь был благолепен. Точно вам говорю — подменили царя нашего батюшку!

Хвалибогу неожиданно поддержал мужик, сидевший на телеге, полной речной, резко припахивающей рыбы:

   — Жив Димитрий, воистину жив! Вот мой крест! Я самолично видел, как он у Серпухова через Оку перебирался. Когда на тот берег высадился, то рек паромщику: молись-деи за меня, я государь твой!

В толпе началось смятение.

   — Глядите, Бог от Москвы отвернулся! — пронзительно закричал юродивый, воздев руки к небу.