Воевода

Даниил в эти минуты, прислонившись к плечу Ивана, думал о том, что сошлись между собой не просто буйствующие гулящие люди, а два враждующих лагеря, учинившие междоусобную бойню. Стало ясно, что с одной стороны были приверженцы царя Шиг-Алея, с другой — его противники, скорее, противники Москвы. Силы были неравными: противников Шиг-Алея оказалось в несколько раз больше, чем казанских горожан, и те, долго пятясь и отбиваясь, наконец не выдержали натиска и обратились в бегство. И лишь только толпа горожан отхлынула с базара, как лавиной вкатились конные воины царского полка и засверкали обнажённые сабли. Бунтовщики не дрогнули и перед воинами, продолжая кричать: «Волю арским мурзам! Волю!» Но воины наступали, их кони сбивали с ног вставших на пути, топтали копытами. Кто-то из воинов на удар палкой ответил сабельным ударом. Засвистели плети, сопротивление было сломлено. А плети всё свистели и свистели, награждая убегающих ударами по спинам, по головам.

Вскоре базар почти опустел. Оставались лишь купцы, охраняющие свои товары, да Даниил с Иваном, потешившие своё непраздное любопытство. В этот час на базаре появился князь Шемордан. Увидев друзей, подъехал к ним, спросил Даниила:

— Тебя случайно не побили, братец царского любимца?

— Я купец, и нас тут совсем не трогали, — засмеялся Даниил.

— Ну так расскажи, «купец», что ты увидел тут?

— О, много, князь Шемордан. Да больше безотрадное.

— Почему? Мы же прогнали тех, кто учинил драку.

— Соглашусь, что сегодня прогнали. Ну а завтра что будешь делать, князь, ежели их прихлынет в десять раз больше?

— Ты прав, кунак, трудные наступают времена.

— И одному Шиг-Алею с его дворцовым войском не устоять против всей державы, — добавил Даниил.

Князь Шемордан спрыгнул с коня, близко подошёл к Даниилу.

— Ты говоришь неприятные вещи. Поберегись, боярин. Услышит подобное царь, несдобровать тебе. И лучше бы тебе уехать в Москву, пока не поздно. Я от доброты сердечной советую. Ты мне нравишься, боярин. Но твоя прозорливость может тебя погубить. Сильные мира сего не любят прорицателей.

— Я это знаю. У нас на Руси то же самое. Но как не сказать слово правды, если оно во благо тому, кто ей внимает?

— Упрямства в вас, русских, больше, чем нужно. Однако помни, что я тебе не буду мешать донести до царя правду. Тебе она, вижу, понятна, а мне пока нет. Кстати, завтра пополудни царь Шиг-Алей ждёт тебя.

— Спасибо. Я приду.

Шемордан лишь кивнул головой, вскочил на своего серого в яблоках аргамака и умчался с базара.

— Как ты думаешь, зачем я понадобился Шиг-Алею? — спросил Даниил Ивана.

— Как пить дать, он хочет узнать, что ты думаешь о нём. Царям всегда важно знать, что думают о них друзья, — улыбнулся Иван.

А Даниилу от этой шутки стало грустно. Царю и впрямь надо будет сказать горькую правду. Очевидно, придворные скрывают от него всё, что происходит в царстве. А в нём не только не угасла жажда делать набеги на русские земли, но и с каждым днём прирастает. Стояло лето, пора, в которую каждый второй казанец садился в седло, сбивался в ватаги, тысячи, тьму[20] и, ведомый родовыми князьями и мурзами, мчал в русскую землю, врывался в селения, в города, грабил, убивал, угонял в полон русичей — и всё это безнаказанно. И вот теперь какой-то астраханский царевич, захвативший трон обманом, заключил с Москвой мир и запретил воинам раз и навсегда набеги на её земли. Он не подумал о том, что две трети мужского населения — это воины, и когда они воюют, то исполняют свой долг перед Аллахом. Убей неверного гяура — и ты герой. На всё это надо было открыть глаза Шиг-Алею, чтобы он понял: ему не время пребывать в безделье, в развлечениях и на охоте, а время собирать под знамёна своих лучших сынов и с их помощью хранить мир и покой в своём царстве. Мысли в голове Даниила роились как пчёлы и требовали, чтобы он открыл лоток, выпустил их на волю, дабы они собрали с цветов земли нектар мира. В какой-то миг Даниилу показалось, что он не вправе идти с этими мыслями к царю. Это вовсе не его дело. Ему поручено другое, что в прямом смысле поможет Русскому государству добиться спокойной жизни на своей земле, защищённой от набегов диких кочевников, татарских орд. Однако, испросив на то волю Всевышнего — других властителей в этот час над Даниилом не было, — он решил положить свою голову на алтарь за украденную невесту, за её погибших от рук ордынцев отца и мать, за сожжённый русский город Козельск. А там… Там будь что будет.

Так Даниил простоял в размышлениях, пока на базаре вновь не зародилась обычная торговля. Он сказал Пономарю:

— Ну что ж, Ваня, пойдём ещё побродим.