Воевода

В палатах на Сивцевом Вражке всё затаилось. И то сказать, стояла полночь, и почему бы не торжествовать тишине. Однако покоя здесь не было. В доме никто не спал. Все разговаривали шёпотом, боялись чем-то стукнуть. А всё потому, что вот уже больше суток мучилась в родах супруга Даниила Глафира. Младенец был таким крупным, что она никак не могла разродиться. Арбатская повитуха, пытавшаяся принять ребёнка, призналась, что не в силах помочь роженице, и незаметно для всех покинула подворье Адашевых. Такого в доме никто не предполагал, и все растерялись, не зная, что делать. Лишь Иван Пономарь не растерялся. Он позвал в поварню Даниила и сказал ему:

— Собирайся, брат. Возьмём возок да сей же миг помчим за лучшей повитухой Москвы.

— Да где ты её возьмёшь?

— Знаю где. Помнишь Саломею, свою сваху? Так вот у неё старшая сестра — повитуха. Ну, о чём задумался? Пошли, быстро.

Даниил опомнился, и они побежали запрягать лошадь.

К полуночи родовые боли немного унялись, и роженица уснула. А ближе к утру Даниил и Иван нашли-таки сестру Саломеи Пелагею и обеих привезли в Сивцев Вражек. И вот уже сёстры вымыли руки, вошли в опочивальню. Помолившись на образ Божьей Матери и напевая псалом Давида, принялись за дело. Они подошли к роженице и разбудили её.

— Вот, милушка, ты и отдохнула, и пора тебе освободиться от сынка, дать ему волю, — проговорила Пелагея.

— Не могу я никак, матушки, — простонала Глафира.

— Как это не могу? Ты всё можешь. А уж ежели послушаешься нас, то всё пойдёт как по маслу. Как скажем, так и делай. Ну-ка, голубушка, покажи свой животик. — Пелагея откинула одеяло и принялась растирать живот, приговаривая: — Всё у тебя славно, всё хорошо, всё у тебя готово, чтобы родить дитя. Вот я молитву заведу, ты и родишь.

Пелагея с силой разминала живот. Саломея помогала ей, и они разбудили младенца, ему захотелось на волю. Роженица застонала. Пелагея велела ей встать на колени. Она и Саломея помогли Глафире.

Роженица закричала. Младенец уже появился наполовину, потянулась пуповина.

— «Тайна Господня — боящиеся его и завет его…» — пела Саломея, поддерживая Глафиру. — «Очи мои навсегда к Господу, ибо он извлекает из сети ноги мои…»

Младенец уже лежал на чистой простыне на руках у Пелагеи. Саломея уложила роженицу на бок, прикрыла её наготу. И та заплакала. Это были слёзы боли и радости, они обильно текли по лицу. В опочивальню заглянули мать Даниила и мать Глафиры. За их спинами стояли Даниил и Фёдор. Саломея и Пелагея запеленали младенца, и Пелагея поднесла его к Ульяне и Марии.

— Внука вам принесла голубушка ваша.

Женщины тоже прослезились от радости. Мужчины обнялись. Даниил подумал про себя: «Вот и появился Тарх, не зря носил имя…»

— Пойте ему новую песню, пойте ему стройно и с восклицанием. И все дела его верны, — с распевом произнесла Пелагея и передала Ульяне и Марии внука.

В опочивальню вошёл Фёдор и тоже вознёс молитвы за внука. Он спел хвалебную песнь Давида «В день предсубботний, когда населена земля». Даниил помогал ему:

— «Господь царствует. Он облечён величием; облечён Господь могуществом, потому Вселенная тверда и не подвигнется».

Но каким жестоким бывает рок! Ещё полчаса назад Даниил не ведал о своём будущем и о будущем сына ничего. Однако в этот час радости к нему пришло прозрение. Он увидел всё, что уготовано ему и сыну. Он не прозрел только тот день, когда десница судьбы оборвёт их бренную жизнь. Прозрение было страшным. Но Даниил не дрогнул сердцем. Он верил в то, что оставшиеся годы жизни — всего двенадцать лет — он проживёт так, как заповедал ему Господь Бог. Помня, что он обречён быть воином, он принял своё прозрение, как принимают предстоящую сечу с врагом, — мужественно и стойко.