Воевода Дикого поля

Ближняя дума во главе с окольничим Алексеем Адашевым, протопопом московского Благовещенского собора Сильвестром и князем Андреем Курбским не советовала до срока воевать с Западом. Существовал враг и посерьезнее: неспокойно было на южных и восточных границах Руси. Бунтовали черемисы, саблю точил на соседа могущественный крымский хан, во всем поддерживаемый турецким султанатом, да часть ногайских орд, рассыпанных по левому берегу Волги, зловеще скалила на московитов зубы.

Но Иван Четвертый, которому шел двадцать восьмой год, не принял посольство крестоносцев. Теперь по разумению первого русского царя все должна была решить война.

И началась баталия за здравие Руси и на помин ее врагам. В считанные месяцы царские войска под командованием Михаила Глинского, касимовского хана Шаха-Али, служившего царю Иоанну, князя Андрея Курбского и других полководцев взяли более двадцати ливонских городов и замков, огнем и мечом прошлись по земле беспардонного соседа, тысячами отправляя в Москву пленных, чтобы потом раздарить их в крепостные русским боярам и поместным дворянам за хорошую службу. А вот простой чухонский люд царь миловал, за что тот оказался бесконечно ему благодарен, потому что одним махом свергли московиты ненавистное трехсотлетнее немецкое иго.

11 мая рыцари дрогнули и сдали русским северный форпост своего военного государства – крепость Нарву.

В середине июля часть русских войск под командованием царского фаворита Андрея Михайловича Курбского окружила ливонский город Дерпт – самую сильную и лучше других оснащенную крепость Ливонии. Тут засел один из главных ненавистников Руси – ливонский архиепископ Евстафий. Отсюда, при поддержке магистра ордена, он направлял свои послания, одобряя грабеж православных храмов и побиение русичей. Шесть лет назад Курбский был среди командиров, лихо и смело взявших Казань, и считался удачливым полководцем. Он привел под Дерпт дворянские ополчения, стрелецкие полки и отряды призванных на службу казанских и астраханских татар, попавших под влияние Руси.

Разорив окрестности Дерпта, 12 июля русская армия выстроилась боевым порядком недалеко от крепости. Ей навстречу из города выехало ливонское войско, костяком которого были рыцари в белых плащах с кроваво-алым лапчатым крестом и мечом на груди и левом плече. Они должны были дать или принять генеральное сражение. Иначе им грозило одно – будет враг идти по земле ордена и брать одну крепость за другой, выжигая ливонскую землю.

За русскими стоял густой смешанный лес, по-летнему звеня птичьим многоголосьем, маня тенью, да и по флангам войска московского шли перелески, а впереди поднимались пологие холмы. Там, на фоне летнего неба и серых башен Дерпта, и кучилось конное рыцарское войско, сверкая шлемами, слепя белыми плащами; стояли пешие лифляндцы, эстляндцы и курляндцы, призванные магистром к битве, вооруженные мушкетами, пиками, мечами, луками и арбалетами.

Волновались обе армии, ожидая кровавой битвы…

На черном скакуне, в кирасе и боярской шапке из парчи да собольего меха, удерживал Андрей Курбский своего гнедого рысака. Числился он первым из московских красавцев! И роду знатного, и стати богатырской. К тому же ученый был – не в пример многим боярам. Да и сечи лютой не страшился. Билась о левое бедро широкая татарская сабля в ножнах, украшенных малахитом и янтарем. Сам плененный казанский хан Едигер отдал ему свой кривой меч, выкованный в далеком Дамаске!

Сабли были и у дворянской конницы, и у казаков, и у стрельцов. Столько срезавшая голов православных за три века лютого ига, кривая татарская сабля давно стала первым оружием московита, вытеснив старый прямой варяжский меч.

– А ну, Василий, трубу дай мне, – окликнул Курбский ординарца, – погляжу я на господ немцев!

Там, на зеленых холмах, стеной вросли в землю рыцари. На выносливых боевых лошадях, покрытых сталью и оттого похожих на чудовищ, дожидались ливонцы битвы. Флажки играли на поднятых вверх длинных копьях, развевались на летнем ветру их стяги, и первым среди них был стяг ордена – цвета крови меч и крест на белом полотнище. Старый седой магистр в черной броне смотрел в такую же трубу на русских. Фюрстенберг-старший решил сам возглавить войско, не перекладывая заботу на плечи Филиппа, личным присутствием поддержать цвет ливонского рыцарства. Его взору предстали ряды всадников – дворянская конница в шеломах, кольчугах и стальных нагрудниках, таких же наплечниках, в кожаных сапогах, при щитах.

– Эти русские храбры, но одеты как крестьяне, – ледяным тоном произнес магистр, стареющий бог войны. – Не им тягаться с моими рыцарями!