Воевода Шеин

   — А вот тут, государь, позволь тебе возразить, — отважно произнёс Лев Сапега. — Ты окажи милость царю, проведи его перед варшавянами в царских одеждах, и все поймут, что так великодушно может отнестись к своему врагу только великий государь.

Лев Сапега был очень доволен тем, что сказал.

Король был благодарен своему канцлеру и распорядился собрать русских пленных со всей Польши, привезти из Литвы. Вспомнил король и о князе Голицыне, и о митрополите Филарете, которых увезли в имён и г Яна Потоцкого, затерянное где-то в горах Силезии. В ноябре по всей Польше помчались гонцы, чтобы донести повеление короля доставить в Варшаву русских пленных. Пришло такое повеление и в монастырь Святого Валентина.

Михаил Шеин принял это повеление довольно равнодушно. Он устал. Целыми днями, с рассвета и до темноты, он занимался изнурительной работой: заготавливал для монастыря дрова. Вместе с ним работали ещё трое русских пленников. Их увели в лес, там они срубили себе жильё, там под надзором вооружённых молодых монахов жили до глубокой осени, пилили деревья, кололи чурбаны, укладывали дрова на возы — и так день за днём.

И вдруг эта резкая перемена в жизни: их погонят в Варшаву. Известие было неожиданным и потому Михаил остался к нему безучастным. Но уже по пути к монастырю он подумал, что поездка в Варшаву может стать путём к освобождению из плена. Откуда ему было знать, что прихоть короля явится для русских пленных лишь ещё одним жестоким унижением их чести! Однако в дорогу Шеина собрали основательно. Его одели по чину воеводы, дали овчинную шубу. В крытом возке их было трое: возница, страж и пленник. Конечно же, ни страж, ни возница не стали бы ему помехой, надумай он убежать. На миг Михаил представил, как всё это могло быть. Вот он ударил кулаком по голове одного и другого лишил сознания, связал по рукам и ногам и где-нибудь в лесу выбросил из возка. Но все эти размышления были досужими. От его поведения в плену зависела судьба трёх дорогих ему существ, и потому Шеин ехал в Варшаву покорно.

В эту пору Михаилу Шеину не дано было знать, что происходило в Кракове. Если бы до него дошли оттуда вести о том, что задумали стременной Анисим и его, Шеина, сын, может быть, он решился бы на какой-то отчаянный поступок. Но пока в Кракове явного у Анисима с Ваней ничего не случилось. Они жили во дворце Вавель, и Ваня ходил в чине королевского пажа. Стройный подросток, красивый, с яркими голубыми глазами, с ямочками на щеках, которые появлялись, когда он улыбался, он был любим многими вельможами. А вельможные пани, особенно средних лет, не скрывали своего восхищения. Они прозвали его «наш херувим». Анисим стоял при Ване дядькой-воспитателем и слугой, но это не угнетало его, и он ежедневно укреплял в Ване дух любви к родной Отчизне, к Москве, к Рождественке, ко всему тому, что окружало юного Шеина в детстве. Анисим давно заметил, что внешний облик Вани, «мягкого, домашнего мальчика», был обманчив. У него складывался твёрдый отцовский характер. Чего он хотел, того добивался. Он был в меру скрытен и терпелив. А повседневные напоминания о Москве, о детстве, об окружении на Рождественке укрепляли в Ване желание как можно скорее вырваться на родину. И однажды вечером перед сном Ваня сказал Анисиму:

   — Дядя Анисим, мне здесь плохо, я хочу в Москву.

   — Мне тоже хочется, славный. Там у меня сынки выросли, а я их и не видел как следует.

   — А давай убежим. Ты придумай что-нибудь, дядя Анисим.

   — Это хорошая задумка, Ваня, и мы с тобой как пить дать — убежим. Но надо немножко потерпеть.

   — Сколько же терпеть?

   — Зима на носу, а в зиму даже разбойники с тёплых мест не убегают. Нам же с тобой до Рождественки ой как далеко. И нужно хорошо подготовиться в путь. К весне и управимся. Деньги надо приготовить. А вот откуда их взять, думать нужно. Есть у меня побуждения, вот я и пущу их в оборот.

   — Славно. Я буду ждать весны, — ответил, улыбаясь, Ваня.

Своих побуждений Анисим пока не хотел открывать подростку, но сам готовился дать им жизнь. В свободные часы, когда Ваня был на королевской службе, Анисим уходил на хозяйственный двор Вавеля. Там были столярные мастерские, и он заходил в них, искал, выпрашивал у мастеров дощечки из обрезков в ладонь величиной. Иногда он находил их, а случалось, подбирал чурку, раскалывал её на дощечки, потом выравнивал, оглаживал камнем и добивался, чего хотел. На таких дощечках он мог писать образы святых. В иконописной мастерской, которая тоже была при Вавеле, Анисим выменивал часть дощечек на краски, и постепенно у него накопился запас дощечек и красок. При вавельском дворце был католический храм, Анисим заходил в него и часами рассматривал лики святых, особо чтимых католиками. И пришло время, когда Анисим взялся за кисточки, начал писать. Как у него было принято, он создавал образ через выражение глаз. Для Анисима главными в образе были глаза. Они жили, обращали на себя внимание, вдохновляли, укоряли, обнадёживали. Глаза, по мнению Анисима, были самым сильным оружием святых.