Воевода Шеин

   — Я и сам их роду, — отшутился Анисим. — Так ты пусти меня в зимник на день отдохнуть. А к ночи-то я уеду, авось к утру в Ворожеево...

   — Леший, истинно леший, по ночам шастать! Давай, иди в зимник, а как смеркаться будет, чтоб ветром тебя сдуло.

Федул взял коня под узды и повёл под навес.

Днём Анисим и Ваня хорошо отдохнули в теплом зимнике, выспались. Когда проснулись, уже смерим лось. Перекусили. Пришёл Федул.

   — Ну, ты не передумал коня оставить? Справный конь. А мы тебе и возок к Стрелке приготовили. Или жалко оставлять? Вдруг не верну?

   — Ты, Федул, честный человек, и я хочу быть честным. — Анисим достал из-за пазухи кису, отсыпал из неё злотые и подал Федулу.

   — Это тебе за Стрелку и возок. Мало ли что, вдруг не вернусь. Леший его знает, попутает — пропадёт лошадка. Да и конь-то барский...

Федул многое понял из сказанного Анисимом. Догадался, что Анисим не вернётся, что конь у него чужой и даже не барский. Он взял деньги и спрятал их.

   — Ладно, Стрелка и возок стоят того, а теперь уезжай.

Уже стемнело, когда Анисим покинул вырубку. Знал он, что его ищут. Но в наступившую ночь от Бреста до Ворожеева никто не может добраться из тех, кого пошлют за ним в погоню. Лошадка Стрелка оказалась сноровистой, обжитый, тёплый возок был по ней — лёгкий на ходу, ей по силам. И она бежала всю дорогу лёгкой трусцой. Было тихо, безветренно, морозец едва давал себя знать. Анисим и Ваня сидели на облучке, прижавшись друг к другу, и бывалый воин рассказывал Ване, как он вместе с его батюшкой отбивали крымскую орду. Судьбе было угодно уберечь Анисима и Ваню от волков и татей, от воинов короля Сигизмунда, которые на четвёртый день отъезда обоза в Брест ринулись искать сына воеводы Шеина, для острастки числившегося в королевских заложниках, как и жена с дочерью.

И вот один заложник сбежал. Когда королю Сигизмунду доложили о том, он пришёл в гнев и потребовал найти тех, по чьей вине сбежал сын воеводы. Виновного в побеге Вани Шеина нашли. Сочли, что всё случилось упущением ротмистра Верницкого. Нашли виновного и в побеге Анисима. Им посчитали пана Влада Жмудя. Но поиски беглецов оказались безуспешны. Все считали, что Анисим и Ваня сбежали из Бреста, и ринулись искать их в сторону Минска.

Но беглецы удачно выбрались из Польши и прикатили на труженице Стрелке в Брянск. Теперь им оставалось вспоминать, как они двигались по Польше лишь по ночам, одолевая страх, пробирались на Русь. От Брянска к Москве Анисим и Ваня ехали днём. В пути они продавали иконки, тем и кормились. Они меняли их на каравай хлеба, кусок мяса, на бадью овса для Стрелки. Анисиму и Ване россияне не давали умереть с голоду. Крестьяне находили на обмен то десяток яиц, то кусок сала и лепёшки к нему.

Так и добрались путники до Москвы. Она распахнула перед ними ворота. Апрельским погожим днём, по последнему снегу Анисим и Ваня добрались до Рождественки, где Ваню встретила бабушка Елизавета, а Анисима — семеюшка Глафира и два отрока-сына. Все плакали от радости, да и было отчего.

Никто из россиян не знал судьбы русских пленных, взятых под Смоленском и в городе. Анисим первым делом подошёл к боярыне Елизавете и сказал:

   — Матушка-боярыня, видел твоего сына Михаила Борисыча. Здравствует он.

   — Согрелось моё сердце от твоих слов и оттого, что спас моего внука от польской неволи, — прижимая Ваню к себе, ответила Елизавета.

Анисим той порой поспешил обнять свою Глашу, потрепать по вихрам сыновей.

Глава двадцать пятая ВСТРЕЧА В ИМЕНИИ ЛЬВА САПЕГИ

Шёл третий год страданий Михаила Шеина в польском плену. Но если бы это были только телесные страдания! Вытерпел бы всё. Нет, его тело не истязали. Ом много работал физически, и это шло ему во благо. По-прежнему его содержали в монастыре Святого Вален тина, и он валил лес, пилил, колол на дрова, на плахи. От этой работы в нём прорастала мощь тела, мускулы были словно камни. Он не знал усталости. Но от душевных страданий он не мог уйти-спрятаться. Ничего он не знал о своей незабвенной Маше, о дочери. Здоровы ли они? Как им удаётся хранить себя? Посильна ли им тяжесть заложничества? На все эти вопросы у Михаила не было ответа. А последний вопрос, который часто прорывался из души на волю, был самый болезненный. При той красоте, которую несла Мария, она могла смутить любого вельможу из окружения Льва Сапеги и даже самого канцлера Сапегу. Как ни старался Михаил запрятать поглубже эти мучительные раздумья о Маше, они вырывались наружу. И Шеин страдал от них и в келье и в лесу до такой степени, что ему хотелось волком выть.