Воевода Шеин

   — Слушай, Остап, расскажи правду, как живут в Смоленске, сколько там войска стоит, и мы тебя отпустим. А ежели пожелаешь остаться у нас, Руси послужишь.

Остап слушал Шеина, смотря ему в глаза, и было видно, что он если будет говорить, то скажет правду. Он и не намерен был говорить неправду. Три дня назад семь гайдамаков попытались убежать из Смоленска. Их схватили, три дня пытали, добиваясь признания, кто ещё хочет убежать. Гайдамаки ни в чём не признались, потому как ничего не знали, и гетман Соколинский, который хранил у себя ключи от Малаховских и Днепровских ворот, приказал повесить беглецов на глазах у всех воинов. Остап не хотел умирать на виселице и прошептал:

   — Пан воевода, спрашивайте. Всё, что я знаю, скажу.

   — Ты правильно поступаешь, Остап. Ведь мы хотим отобрать у поляков свой город. Теперь скажи: ты знаешь, сколько в городе хлеба?

   — Этого я не знаю, пан воевода, но похоже, что много. В городе было до двух тысяч лошадей. Теперь их осталось меньше половины. Нет ни сена, ни соломы. Про овёс давно забыли.

   — И что из того?

   — А то, что этих лошадей кормят печёным хлебом.

   — Скажи, а откуда войско берёт воду?

   — С водой, пан воевода, совсем плохо. Как перестал пан Соколинский выпускать горожан и воинов к реке, так начали пить воду из колодцев. Но в глубоких воды уже нет, а в мелких она болотная и гнилая.

   — Что ещё плохо в городе?

   — Дров нет. И горожане вместе с воинами мёрзнут. Потому разбирают и жгут крыши, лишние избы и клети.

   — Ну а войска сколько?

   — Так я, пан воевода, счета не знаю.

   — И пушек сколько не знаешь?

   — Много их, а счётом — не знаю. Да вы, пан воевода, не горюйте. Охрим счёт знает, и он проныра хороший. Скажите, как мне, что вы его не повесите и не убьёте, а отпустите, так он и поведает.

   — Вот ты ему и скажешь, — ответил Михаил.

Князь Семён Прозоровский посоветовал Шеину:

   — Теперь ты их вместе сведи и спрашивай того Охрима о том же.

Как свели гайдамаков да сказали Охриму, что он доживёт до глубокой старости, так тот и выложил всё, что знал о польском войске, о том, как оно приготовилось к обороне. От Охрима Шеин узнал, что все ворота, кроме Малаховских и Днепровских, засыпаны валами.

   — Никакой силы не найдётся, чтобы их одолеть. Теперь поляки и в башнях нижний ярус забрасывают землёй. Всех смолян на ту справу согнали. А пушки у них на стенах через пятьдесят шагов стоят.

Допросив «языков» и сделав вывод, что они не обманывают, Шеин решил отправить их в Москву, как и повелел о том царь Михаил в наказе.

А вскоре лазутчики Измайлова добыли ещё одного «языка». Это был литвин из Вильно, лет тридцати, упитанный, с холодным взглядом голубых глаз. Назвать себя он не захотел, держался чванливо и гордо, был дерзок. Он заявил Шеину:

   — Я вам ничего не скажу, москали. Даже и пытать не думайте.

Матвей Гребнев сказал Шеину:

   — Он, как бешеная крыса, кусался и плевался, когда мы его под Красным взяли.

Красное было большим селом в сорока вёрстах от Смоленска. Оно давно интересовало русских воевод. Литвин шёл вдвоём с польским воином из Красного, когда лазутчики Гребнева выскочили из засады. Стражи обнажили сабли и стали защищаться, не испугались шестерых русских ратников. Поляк отбивался отчаянно и сам напоролся на саблю Гребнева. А у литвина, который был неумелым бойцом, саблю вмиг выбили из рук, навалились на него. Тут он и начал кусаться, верещать и ещё вытворять невесть что.

Артемий посоветовал допросить литвина с «пристрастием».

   — Сейчас вот уведём его в соседний острожек и будем у него на глазах готовить снасти для пыток. Посмотрим, как он вытерпит...

   — Добро. Делай, как задумал, но добудь от него подноготную о селе Красном. — И Шеин вспомнил, как поляки вгоняли ему под ногти иголки, а потом срывали клещами.

Литвин оказался слабым и при виде снастей для пыток затрясся от страха и заговорил. Куда и спесь делась! Звали его Штокасом.

   — Мы шли с Янеком в Смоленск с вестью от гетманов Гонсевского и Радзивилла. Они велели передать гетману Соколинскому, что у них в Красном шестнадцать тысяч войска, — ещё вздрагивая, сообщал Штокас Измайлову.

   — Сколько же на самом деле? — спросил Артемий.

   — Там не больше девяти тысяч. Но поляки говорят так, чтобы напугать русских воевод. Они их боятся. Сам король Владислав предупреждал Гонсевского не ходить в Смоленск на помощь Соколинскому, а сидеть в своём остроге. И слышал я, что в Красное из Вильно идёт ещё три тысячи воинов.

   — Ты, литвин, обманываешь нас. Незачем идти литовскому войску в Красное. Говори правду, куда идут три тысячи? — И Артемий взялся за щипцы.

   — Пан воевода, пан воевода, не пытайте. Я скажу правду. Они идут к Смоленску, чтобы вам в спину ударить.

Штокас сказал-таки правду. В конце февраля из Рудни прискакал в стан русских молодой лазутчик Измайлова Тихон и доложил:

   — Батюшка-воевода, к Рудне подошли три тысячи литовского войска, но на постой не встали, а идут на нас.

Измайлов отправился на поиски Шеина, чтобы известить его. Нашёл он главного воеводу в Московском полку, который вёл осаду с южной стороны. Встретившись за турами у пушек, сказал: