Воевода Шеин

У воевод, у князей сердца обливались кровью, когда они слушали мольбы раненых. Шеин понимал, что надо внять гласу вопиющих. Выход он видел в одном: выменять за двенадцать пушек у поляков коней с повозками. Сбруя от прежних коней сохранилась. Но знал Шеин, что тех повозок и коней не хватит, чтобы вывезти всех раненых, жаждущих вернуться на Русь. Нужны были деньги для покупки того и другого. После того, как воеводы и князья обошли все землянки, Шеин позвал их в свою и сказал:

   — Мы не можем уйти от Смоленска с чистой совестью, ежели не возьмём тех, кто страдает о доме.

   — Не можем, — согласились всё единодушно.

   — Потому прошу вас раскошелиться и отдать личные деньги на покупку коней и телег.

Денег кое-как наскребли. Узнав, что воеводы и князья отдали всё, что имели, отозвались тысяцкие, сотские, сами ратники. Хранились кое у кого деньги с той поры, когда исправно платили царское жалованье. Однако, собрав деньги, россияне оказались перед другой преградой: поляки не хотели продавать коней и телеги. И Шеину пришлось идти на поклон к королю, объяснять ему безысходность положения раненых.

Владислав понял Шеина. Он учёл и свою озабоченность: ведь русские раненые ложились обузой на его войско. Владислав был благороден, и в его душе не возникло никакого побуждения бесчеловечно избавиться от русских раненых.

   — Слушай же, воевода Шеин. За каждую пушку я дам тебе пять лошадей. Остальных продам вместе с санями, но только за золотые монеты. — Король улыбнулся. — Мы, поляки, любим вести торг с выгодой для себя.

   — Я благодарен тебе, ваше величество. Доброта твоя да отзовётся в нас.

Девятнадцатого февраля 1634 года восемь тысяч пятьсот шесть здоровых ратников и около семи сотен раненых, сидя и лёжа на подводах, двинулись от острога к Смоленску и там, не поднимаясь на Соборную гору, а огибая её, направились к Днепровским воротам. Они прошли мимо конного отряда гетманов, полковников, сотен воинов во главе с королём. Во время этого прохождения был и соблюдён весь ритуал передачи знамён, завершённый барабанным боем.

И вот уже девять с лишним тысяч русских ратников, спасённых волей воеводы Шеина от голодной смерти, от убиения ядрами и пулями, двинулись к просторам родной земли. Известие о заключении перемирия ещё таилось под кафтаном у гонца. Царь получил его только двадцать восьмого февраля. А двадцатого февраля князьям Димитрию Пожарскому и Димитрию Черкасскому было отправлено неизвестно какое по счету повеление царя Михаила идти к Смоленску. Писалось в грамоте: «По государеву указу велено было идти под Смоленск к боярину Шеину с товарищи помощь учинить». Но воля царя для воевод Пожарского и Черкасского ничего не значила. Они и третьего марта всё ещё продолжали стоять в Можайске, когда в город вошли ратники, ведомые Михаилом Шеиным.

Из Москвы в это время прискакал в Можайск посланец царя Моисей Глебов. Он должен был сказать воеводе Шеину и всем ратным людям, что «служба их и радение, и нужа, и крепкостоятельство против польского короля и против польских и литовских людей, и что с ними бились, не щадя голов своих, государю и всему Московскому государству ведомы».

Об этом послании царя, однако, не было ничего ведомо воеводам, которые стояли в Можайске. Они встретили ратников Шеина и самого воеводу на главной площади Можайска. Но это была встреча не соотечественников, а враждующей стороны с теми, кто вошёл в Можайск полуголодный, оборванный, грязный и больной. Ни князь Черкасский, ни другие воеводы не проявили никаких тёплых чувств к тем, кто вырвался из смертного котла.

Михаил Шеин, не помня старых обид, сказал Димитрию Черкасскому:

— Ты здесь главный воевода, потому прими смоленских ратников под своё крыло. Дай им кров, напои, накорми, заставь лекарей лечить больных и раненых.

Князь Димитрий Черкасский за минувшие годы не изменился. Он был по-прежнему высокомерен, чёрств и несправедлив.

   — Никому нет в Можайске приюта. Здесь стоит моя рать, и она выполняет волю царя... — Помедлив, князь добавил: — И Боярской думы. Тебе же, изменнику отечества, и твоим битым ратникам идти в Москву. Там вас и встретят хлебом-солью.

   — Ты подлец, князь Черкасский. И ты изменник отечества, а не мои воины и не я. Ты просидел с войском в Можайске полтора года и увильнул-таки от встречи с врагом! Где князь Пожарский? Он-то уж потеснится со своими воинами! — обратился Шеин к стоящему рядом с князем Черкасским подьячему Тихону Ушакову.

   — Так он выехал с полком в Вязьму, батюшка-воевода, — ответил Тихон Ушаков.

   — Ну вот что, дьяк: ежели не ищешь царской опалы, веди мою рать на постой в казармы Пожарского.

Тихон посмотрел на князя Черкасского. Но тот уже шагал к воеводскому дому. И тогда подьячий содрал с головы шапку и поклонился Шеину в пояс.

   — A-а, где наша не пропадала! Идём, батюшка-воевода, я отведу твою рать на постой в казармы князя Пожарского.