Вояж вокруг моей комнаты. Повесть

Увы! это так редко, чтобы уродство признало себя и разбило зеркало!

Напрасно зеркала множатся вокруг нас и отражают с геометрической точностью свет и истину; в тот самый момент, когда лучи только проникают в наш глаз, чтобы нарисовать нас такими, какими мы есть, самолюбие незаметно всовывает свою призму-обманщика между нами и нашим образом и представляет нам божество.

Из всех призм, которые существуют, начиная с первой, которая вышла из бессмертных рук Ньютона, никакая не обладает силой рефракции столь сильной и не производит цветов столь приятных и столь живых, как призма самолюбия.

Итак, поскольку обычные зеркала напрасно оповещают правду, и каждый доволен своим образом; поскольку обычные зеркала не могут заставить человека признать свои физические несовершенства, чему может служить моральное зеркало?

Мало кто в мире направит туда свой взгляд, и никто себя там не узнает, за исключением философов. Но даже в этом я несколько сомневаюсь.

Поскольку я принимаю зеркало за то, чем оно является, я надеюсь, никто не обвинит меня в том, что я поставил выше его всех картин итальянской школы. Дамы, вкус которых не может быть фальшивым, решения которых должны все регулировать, бросают обычно, когда они появляются в моей квартире, свой первый взгляд именно на эту картину.

Я видел их тысячу раз дам и даже девушек-подростков, забывающих на балу своих ребят, танцы и все удовольствия праздника, лишь бы посозерцать с нескрываемым удовольствием эту захватывающую картину. И даже почтить время от времени ее своим глазом среди самого оживленного контрданса.

Кто мог бы отрицать ранг такой картины, которой я даю место посреди шедевров Апеллеса?

Глава XVIII

Наконец-то я достиг своего письменного стола; и уже даже, вытянув руку, я мог бы достать на нем ближние ко мне предметы, когда вдруг обнаружил себя в моменте крушения плодов всех своих трудов, почти что потери жизни.

Мне следовало бы обойти молчанием незадачу, которая случилась со мной, чтобы не отнимать мужества у путешественников. Ведь так трудно вертеться на вращающемся кресле, которым я пользуюсь, и нужно быть несчастным до последней степени, – как несчастен я, – чтобы подвергнуться подобной опасности.

Вдруг оказалось, что я растянулся на земле, совершенно опрокинутый; и это было так быстро, так непреднамеренно, что я бы не поверил в свое несчастье, если бы круги в голове и сильная боль в левом плече не доказали бы мне однозначно моего несчастья.

Это был плохой трюк моей половины. Ужаснутый голосом бедняка, который потребовал вдруг милостыню у моих ворот, и лаем Розины (она рухнула неожиданно на мое кресло, прежде чем моя душа имела время предупредить ее, что позади нет опоры); я получил импульс, который был столь силен, что кресло оказалось вне центра своей тяжести, и опрокинулось на меня.

Здесь, сознаюсь, один из тех случаев, когда следовало бы жаловаться на мою душу; потому что вместо того чтобы раздражаться по поводу своего недавнего отсутствия, она забылась до такой степени, что практически впала вместе со мной в настоящее животное чувство, и неправильно истолковала слова этого бедняка.

– Бездельник! работай, (далее шли матерки, подсказанные жадностью и жестокостью состоятельного человека!) – сказала ему она.

– Мсье, – ответил он тогда, чтобы несколько смягчить меня, – я из Шамбри.

– Тем хуже для вас.

– Я – Жак; это я, кого вы видели в деревне; это я, кто выводил баранов на луга.

– Что вы здесь делаете?

Моя душа начала раскаиваться в жестокости моих первых слов. Я даже думаю, она начала в них раскаиваться за момент до того, как они выскользнули. Это то же самое, как будто бы неожиданно встречаешь во время прогулки рытвину или пригорок: его вроде бы и видишь, но времени избежать нет.

Розина закончила мои блуждания по раскаяниям и рассудку: она узнала Жака, который часто делился с ней хлебом, и засвидельствовала знакомство с ним ласками. Она-то, значит, помнила о нем и сразу показала свою признательность.

В это время Жанетти, собрав остатки моего ужина, предназначенные для его собственного, дал их не колеблясь Жаку.

Бедный Жанетти!

Вот так во время своего путешествия я получил уроки философии и человечности от своих слуги и собаки.

Глава XXIX

Прежде чем пойти далее, я хочу ликвидировать одно сомнение, которое могло бы внедриться в души моих читателей.

Я не хотел бы ни за что на свете, чтобы меня подозревали, будто я предпринял это путешествие единственно потому, что не знал чем заняться и принужденный к нему в некотором смысле лишь обстоятельствами. Я уверяю вас и клянусь всем, что мне дорого, что я имел намерение его предпринять задолго до события, отнявшего у меня свободу на 42 дня.

Это вынужденное уединение не более чем оказия, пустившее меня в дорогу несколько ранее намеченного срока.

Я знаю, что уверение, которое я здесь сделал, бесплодно и некоторым покажется подозрительным; но я знаю также, что подозрительные люди не читают моих книг: они имеют достаточно занятий у себя и своих друзей; у них куча других дел, а доброжелательный читатель мне поверит.