Войку, сын Тудора

— Дело с папой не так-то просто, — заявил боярин Балмош, капитан куртян, учившийся в свое время в Павии, побывавший во многих странах. — Полтора года назад, после Высокого Моста, получив от Штефана-воеводы турецкие знамена и письмо с просьбой о помощи, папа Сикст попал в немалое затруднение. Не помочь нельзя — не одобрит христианский мир. Помочь же — значит дать деньги еретику, схизматику восточного толка, под крылом которого, как думают паписташи, свилось опасное гнездо всех ересей, какие только ни есть на свете: на Молдове ведь живут гуситы, ариане и даже потомки тех альбигойцев, коих предшественники папы перебили на юге Франции.

— Один из них, кстати, служит у нас, в Сучаве, — заметил Арборе. — Знатно стреляет из арбалета, играет на виоле и поет веселые песни.

— Папа созвал курию, — продолжал капитан. — Святые отцы долго совещались и приняли, по своему обыкновению, хитроумнейшее решение. Деньги решили дать. Но послать их своему нунцию в Буде, который и вручит золото Матьяшу, якобы для передачи нашему государю, — отдать, то есть, в католические руки, не еретические. Забрав дукаты, круль Матьяш сделал только то, чего ожидали от него папа Сикст и святые мужи римской курии.

— Момент, ваши милости, момент! — поднял чарку польский рыцарь. — Что за ужин без доброй песни! Где у вас, пане Балмош, тот арбалетчик-еретик, о коем поведал нам Ион? Пусть потешит нас в этот вечер, пока осман не задал нам опять работы! Может, это потомок одного из знаменитых французских менестрелей, может, он хранит еще их редкостное мастерство!

Портарь Шендря, кликнув слугу, приказал позвать француза.

— Оставим Матьяша, панове, с ним все ясно! — продолжал он беседу витязей. — Дорогой наш пане Велимир, краса и гордость польского рыцарства! Да не будут мои слова твоей милости в обиду; ты ведь с нами в сей тяжкий час. Но где же войско Короны Польской? Где хотя бы те две тысячи бойцов, с такой доблестью сражавшихся под твоим началом у Высокого Моста? Почему не помог Молдове своею силой пан круль Казимир?

— И этого монарха не стану защищать, — холодно усмехнулся Казимир как раз праздновал рождение сына, одиннадцатого ребенка в его царственной фамилии, пану крулю некогда было думать о делах. К тому же наш круль полагал, будто сделал все, что смог: направил к султану послов, чтобы уговорить его не идти на Молдову.

— Это правда, — подтвердил Шендря. — Послы поспели к султану, когда тот дошел уже до Варны. Бесермен не захотел даже выслушать их.

— Тогда пять высоких панов, знатных старых воинов, попросились к нашему крулю, когда он приехал в Сандомир, на престольный праздник этого коронного города; их возглавил славнейший Деслав Разванский, краковский воевода. Мы не можем оставить Землю Молдавскую в беде, — сказали пану крулю седые рыцари, — сия страна — щит Польши. Конечно, — ответствовал его величество, — бросать Молдову не надо. Но скажите мне, благородные господа, кто кого должен защищать: щит — своего хозяина, или, наоборот, воин должен своей особой прикрывать свой щит? Пускай же щит выполняет свое естественное предназначение — принимает удары мечей и копий.

— Хитро закрутил, братья, круль Казимир! — покачал головой Балмош-капитан.

— Только пана Деслава сие державное хитроумие никак не смутило, — сказал Бучацкий. — Пан Деслав разумно заметил его величеству, что хозяин должен и сам разить врага, а не только прикрываться от него щитом; иначе он не воин, а трус, иначе ему не видеть победы.

— Хорошо сказано, — одобрил Шендря, знавший в молодости краковского воеводу, сражавшийся вместе с ним в набегах на земли Ливонского ордена.

— Это не подействовало на нашего мудрого круля, — насмешливо заключил пан Велимир. — Круль Казимир отделался обычными для его величества остроумными шутками и учтиво выпроводил высокородных панов.

Бучацкий не стал повторять другое, обидное для всех поляков замечание своего короля. «Полно, панове! — сказал тогда Казимир, — чтобы разить, нужен меч. Боюсь, что палатин Штефан теперь не только щит, но также меч Короны Польской, ибо наш давно притупился о шкуру московского медведя.» Пан Велимир думал о своем высокообразованном, утонченно вежливом монархе, и о том, кого Казимир называл мужланом, «молдавским вепрем». За эти полтора года всему миру в величии и славе предстал не круль Казимир Польский, а князь Штефан Молдавский, чей дворец мог показаться крулю бедняцкой хатой, а платье — рубищем перевозчика; кто вечно на коне, в тревогах и походах, в заботах о своих границах, хоругвях, крепостях, в нескончаемой работе, как обычный арендатор. Но — честный арендатор, получивший свою землю в аренду от самой Судьбы. И будет, чуял рыцарь, великолепный круль Казимир в глазах потомства весьма заурядным государем, а князь Штефан — великим.

— Но Литва! — воскликнул Арборе. — Литва, чьи мечи не так давно звенели от моря до моря! Что-то не слышно их милостей, литовских воевод и панов.