Войку, сын Тудора

Армия Сулеймана Гадымба теперь вступала в вытянутую на много верст, довольно узкую долину, по дну которой и пролегал старинный сучавский шлях. Справа на всем ее протяжении темнела возвышенность, поросшая густым лесом, слева — пойма реки Бырлад, терявшейся в глубоких болотах, за которыми поднимался другой, тоже поросший лесом, длинный холм; у его подножья и затаился с утра Войку Чербул со своими спутниками. А у противоположного края долины, перед замыкающими ее двумя холмами, дорога перешагивала реку по старому каменному мосту, высоко взнесшемуся над поймой, а поэтому так и называвшемуся — Подул Ыналт, Высокий Мост.

У моста Штефан поднялся на левый холм, превращенный в небольшую крепость. Скат округлой, словно курган, горки был утыкан острыми кольями в несколько рядов, выше которых воины вырыли глубокий ров, насыпав из вынутой земли, еще выше, крутой вал. Эта глинистая стена была скреплена бруствером из толстых бревен, над которым нависли, уставившись на мост, зловещие жерла десяти орудий — половины Штефановой артиллерии.

Встреченный приветствиями пана Германна и его пушкарей, господарь сошел с коня и еще раз прошелся между немногочисленными орудиями его войска. Это были пушки среднего калибра, заряжавшиеся с казенной части: в особом выступе, вроде ложа затвора, помещались железные зарядные камни с порохом. Каменные и железные ядра диаметром около пятнадцати сантиметров были сложены пирамидами между орудиями или, как их еще называли, гусницами. Между ними можно было заметить и новинку — литые медные пушки, заряжавшиеся с дула. Пан Германн недавно привез их из Брашова.

Лафетами Штефановой артиллерии служили массивные и тяжелые ящики, вырубленные из цельных дубовых стволов. В медных чревах небольших мангалов близ лафетов тлели уголья с воткнутыми в них железными прутьями, которыми запаливали порох.

— Здрав будь, государь, — сказал пан Иоганн. — Пусть господь дарует тебе победу!

— Здрав будь, государь! — не очень стройно, но истово подхватили артиллеристы, взмахнув в воздухе шапками и шлемами.

Протягивая руку для поцелуя подошедшим капитанам, Штефан обвел взоров воинов. Стоявшая без видимого порядка разношерстная толпа профессиональных солдат представляла собой между тем самостоятельную, немалую силу. Старый честный Германн не даром ручался за каждого из этих, набранных им лично бывалых вояк, в большинстве его сверстников, настоящих мастеров, получавших пятнадцать марок в месяц — тройное жалованье простого наемника, а некоторые — и до тридцати марок или польских гривен, не считая хлебного и мясного довольствия. Груболицые, кряжистые ветераны, многие — в кудлатой шерсти коротко подстриженной бороды, в добротных кожаных камзолах и сапогах, в стальных кольчугах и нагрудниках, это были опасные противники и в рукопашном бою; они ловко управлялись с арбалетом и луком и были, ко всему, умелыми оружейниками. За полусотней пушкарей теснились молдавские куртяне из лучших стягов, выделенные для обороны артиллерийских позиций, буде враг решится их штурмовать.

— Надейся на нас, государь, — с сильным немецким акцентом ответил седобородый пушечный мастер. — Мы будем стрелять точно. В самый поганый паша, пусть разразит его громом господь бог.

— Хорошо сказал, Готлиб, — усмехнулся воевода. — Пусть же все палят по врагу так же метко, как стрелял ты под Красной, служа моему отцу.

— Да и ты, помнится, государь, неплохо рубился там саблей, — дружелюбно проворчал старик, но его слова потонули в новых приветствиях пушкарей и дворян.

Сев на коня, господарь спустился в лощину между артиллерийскими позициями. Здесь, перегораживая древний шлях, от холма к холму перед самым мостом стоял пятитысячный отряд секеев. Штефан медленно приблизился к недвижным рядам спешенных для боя суровых воинов. Справа от него ехал посланец венгерского короля и секейского графа рыцарь Фанци в вороненых доспехах офицера мадьярской гвардии. Слева — Костя-чашник, молдавский боярин, командовавший всеми силами заставного полка. Фанци остановился у левого фланга своих воинов. Штефан и пан Костя в молчании продолжали двигаться перед самыми рядами секеев, из которых в густом тумане было видно только по пять-шесть человек.