Воин без имени

Это было весьма примечательное создание, так что я стоял и какое-то время восхищенно рассматривал мертвую птицу. Размером auths-hana был приблизительно с гуся, но его веерообразный хвост был похож на хвост тетерева, только больше. Когтистые лапы напоминали лапы juika-bloth, а голова смахивала на скифского монстра, которого называют грифом: желтый клюв кровожадного хищника и устрашающие красные надбровья. Оперение глухаря по большей части было черным, хотя и с бронзовым отливом и беловатыми пятнами; все оно сияло металлическим блеском и сверкало на солнце разными цветами: пурпурным, синим, зеленым.

Но долго любоваться на эту красоту было нельзя. Я ощипал птицу начисто, опасаясь, что она задеревенеет после смерти и ее перья будет трудно выдирать. Я отрубил глухарю голову и лапы, удалил внутренности и отскреб их в снегу, затем отнес свою добычу туда, где меня дожидался Велокс. Когда я подошел к костру, старик все еще спал, поэтому я просто опалил птицу на костре, затем подождал, когда солнце сядет, насадил ее на вертел и начал готовить над огнем.

Я сидел, время от времени подбрасывая в огонь хворост и переворачивая вертел, и прислушивался к храпу Вайрда. Постепенно наступила настоящая темнота. Я, должно быть, задремал сам, устав от напряженных событий дня, однако внезапно встревожился и проснулся, потому что храп прекратился. Насаженная на вертел птица весело шипела и потрескивала, а за ней, с другой стороны костра, — тревожный знак — два по-волчьи желтых глаза уставились на меня из темноты. Прежде чем я успел закричать или вскочить на ноги, Вайрд заговорил, и я понял, что старик сел и что глаза были его.

— Auths-hana даже пахнет восхитительно, не правда ли? Съешь его, мальчишка, прежде чем он превратится в угли.

Я никогда раньше не видел, чтобы глаза Вайрда так светились в темноте. Но я сказал только:

— Здесь достаточно, чтобы накормить четверых. Помоги мне управиться с ним, fráuja.

— Нет, нет, я не в силах проглотить ни кусочка. Возможно, сейчас я бы смог сделать глоток воды. В этот миг, по какой-то причине, мне не отвратительна мысль о ней.

Я передал ему над пламенем костра свою флягу, затем оторвал от птицы ногу и принялся с жадностью поедать ее. Честно говоря, на этот раз я намеренно позабыл о хороших манерах: ел, издавая громкое причмокивание и чавканье, надеясь, что хоть это вызовет у Вайрда аппетит. Но добился лишь того, что старик наклонил мою флягу ко рту, причем сделал это очень осторожно.

— Ты был прав, fráuja, — сказал я с энтузиазмом. — Auths-hana и впрямь самая вкусная птица, которую я когда-либо пробовал. Поскольку глухарь питается черникой, это придает его мясу кисло-сладкий вкус. Съешь немного. Вот. Кусочек нежной грудки.

— Не хочу, — снова отказался он. — Но я все-таки умудрился влить немного воды в свою глотку. Она не встала мне попрек горла и не вылилась наружу. И слушай! Я могу даже произносить слово «вода», не задыхаясь при этом. Должно быть, мне становится лучше. — Вайрд посмотрел на флягу с таким благоговением, словно внутри было редкое дорогое вино, и произнес несколько раз: — Вода. Вода. Видишь? Вода. И ничего страшного при этом со мной не происходит. Ты когда-нибудь читал поэму Вергилия «Георгики», мальчишка?

Захваченный врасплох и, разумеется, страшно удивленный тем, что старый охотник знаком с творчеством античного поэта, я признался:

— Да. Вергилия любили читать в аббатстве Святого Дамиана.

— Ясно, ты познакомился с поэмой в переводе, а стало быть, толком не знаешь ее. В оригинале, где-то во второй книге, Вергилий сперва упоминал в своих стихах город Нола. Но спустя какое-то время ему случилось проходить через этот город, и он попросил у кого-то воды. Видишь? Я с легкостью могу произносить это слово: вода. В любом случае тот горожанин грубо отказал ему. Поэтому-то Вергилий переписал свои стихи и вычеркнул название Нола. Вместо этого он вставил ora[145] — просто для того, чтобы сохранить метрику стиха. Бьюсь об заклад, что жалкий, жадный, маленький городишко Нола, где живут такие жадины, больше никогда не упоминался в литературе ни одним автором.

Я заметил:

— Не сомневаюсь, что теперь его жители сожалеют о том, что обидели великого поэта.

Не сказав больше ни слова, даже не пожелав мне спокойной ночи, Вайрд снова лег на бок, натянул на себя получше шкуру и заснул. Поскольку он храпел, я знал, что мой друг жив; и снова я надеялся, что сон — это лучшее лекарство от его болезни. Я завернул остатки auths-hana, чтобы съесть их утром, засыпал угли костра дерном, завернулся в свою шкуру и тоже заснул.