Воин Бездны

Эрван и Конюх всё-таки добрели до фальшборта, устроились сидя: лежать пластом у всех на виду кадетское звание не позволяло.

Эх, лучше б вместо звания поесть дали… И воды – настоящей горной воды: чистой, холодной, прозрачной… А не того солоноватого пойла, что Лоэ намешивает…

– Эрван… – Голос Конюха прозвучал глухо и угрюмо. – Ты голода боишься?

Эрван с недоумением повернулся к однокашнику: тот, не мигая, смотрел на него исподлобья.

Эрван неопределённо хмыкнул.

– Нет, наверное… Хотя приятного мало, кто ж спорит.

– А ты его видел – голод?

Конюх по-прежнему не отводил взгляд. Эрван смешался: уж очень мрачным, едва ли не угрожающим выглядел старый товарищ.

– Ну… да. В горах, когда от фоморов скрывался, несколько дней только снег и ел – на завтрак, обед и ужин.

Конюх наконец отвернулся. Покачал головой:

– Ни черта ты не видел, брат! Голод – это когда сначала подъедают всё зерно, потом терпят, терпят – день, три дня, неделю… А когда уже невмоготу – идут в поле и жуют рожь – прямо с колосьев, ещё незрелую, пополам со спорыньёй… А когда посевы кончаются, жрут лебеду с подорожником – рты от них зелёные-зелёные… Никак не отмоешь.

А потом садятся вдоль дороги… и ждут: кожа да кости, рёбра чуть не наружу; лица белые с красными пятнами от спорыньи, а рты… Вот эти зелёные рты хуже всего: стоит зажмуриться – так и стоят перед глазами…

Конюх сглотнул, прижал руки к вискам.

– Чего ждут, непонятно: милостыню просить не у кого – путники боятся через такие деревни ездить… Ясное дело – мало ли чего ждать от оголодавших!

А они сидят и сидят – женщины, дети… А потом валятся на бок, и всё. И хоронить некому.

Конюх махнул рукой. Сипло произнёс:

– Это ад, Эрван. Настоящий ад! И вот ещё что скажу: больше голодать я не буду. Лучше сразу за борт.

Вот так.

– Гвент! В другое время повелительный окрик заставил бы Эрвана насторожиться – но не сейчас. Он поспешно встал, стараясь не выдать облегчения. Хлопнул Конюха по плечу и быстрым шагом двинулся на полуют, чувствуя затылком тяжёлый немигающий взгляд.