Воин из Киригуа

Но постепенно облако тумана, наполнявшего его голову, рассеялось, и юноша припомнил известие о смерти Эк-Лоль, принесенное Цулем, бурные события той ночи, победу над войском Кантуля… Вот когда был убит Укан! Но что же случилось потом? И внезапно перед глазами Хун-Ахау встали суровые лица приближающихся отовсюду воинов, отчаянная последняя схватка, плечом к плечу со Шбаламке… Битва с новым врагом, в которой он был ранен, — вот последнее, что он мог припомнить… Где же он находится теперь? Их снова отправили в Тикаль? Он снова в лагере для рабов? Не похоже, здесь слишком тихо!

Вдруг новая мысль. пришла ему в голову: может быть, он тоже умер и находится в гробнице? Холодный пот выступил на лбу юноши, но затем он сообразил, что вряд ли мятежного раба будут хоронить в склепе. Нет, это не так! Где же он? Пытаясь поднять руку, Хун-Ахау пошевелился, и жгучая боль, мгновенно пронизавшая все тело, заставила его застонать.

— Что ты хочешь, Хун-Ахау? — спросил в темноте чей-то приглушенный добрый голос. Большая теплая рука заботливо потрогала его лоб. — Ты слышишь меня?

— Кто ты? — слабо спросил юноша.

— Ты не узнаешь меня? Это я, Ах-Мис! Благодарение милостивым богам, наконец-то ты очнулся! Я уже боялся, что твоя душа никогда не вернется к тебе. Ты лежал тихо-тихо и даже ни разу не застонал…

— Где мы, Ах-Мис?

— Мы с тобой в хижине одного доброго земледельца. Сейчас ночь, постарайся уснуть. Все будет хорошо, и ты скоро выздоровеешь…

— А где все остальные? — спросил юноша. — Почему они молчат? Или они в других хижинах? Мы что, всё в том же селении, где на нас напало войско накона? Нам надо немедленно двигаться дальше! Позови скорее сюда Шбаламке, Ах-Мис…

— Шбаламке? — В голосе Ах-Миса зазвучали удивление и горечь. — Ведь он был убит на твоих глазах!

— Шбаламке убит? — Хун-Ахау сделал попытку приподняться, но не смог. Он слабо вскрикнул, и беспамятство снова охватило его.

Когда юноша очнулся вновь, был день. Лучи солнца, пронзившие яркими копьями тонкий плетень, заменявший хижине стены, упирались в желтую утрамбованную глину пола. Где-то неподалеку слышался ритмичный шум зернотерки. Все это так напоминало Хун-Ахау обстановку его детства, что он невольно глянул на дверь, ожидая, что вот-вот войдет мать. Но никто не появлялся. И понемногу яркое ощущение спокойной радости и беззаботности, навеянное воспоминаниями о детских годах, потускнело, скользнуло прочь и вместо него появилось уже привычное чувство настороженности и затаенной тревоги. Юноша вспомнил слова Ах-Миса о том, что Шбаламке убит. Сразу стало горько во рту. Значит, их разбили? Гдо же он сейчас находится?

Теперь глаза Хун-Ахау уже внимательно обежали хижину. Ее внутренний вид ничего ему не говорил: он мог быть и в двух шагах от Тикаля, и за много дней пути от него. Обычная хижина простого земледельца. Куда же девался Ах-Мис?

Как будто в ответ на этот немой вопрос в хижину, пригнувшись, осторожно вошел Ах-Мис. Увидя устремленные на него глаза Хун-Ахау, великан радостно ухмыльнулся и, подойдя к куче сухих кукурузных стеблей, на которых лежал юноша, поспешно уселся рядом.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он. — Сильно ли болит голова? У тебя уже хороший вид, Хун-Ахау, значит, ты поправляешься!

— Я себя чувствую очень хорошо, и голова почти не болит, — нетерпеливо сказал Хун-Ахау. — Расскажи мне лучше, что произошло после того, как меня ранили. Где все наши товарищи?

Доброе лицо Ах-Миса внезапно омрачилось; он тяжело вздохнул.

— Что же тебе рассказывать? — произнес он медленно. — Вот когда выздоровеешь, ты все и узнаешь!

— Слушай, Ах-Мис, — сказал юноша, в упор глядя на великана, — неужели ты не понимаешь, что я должен знать все сейчас? Разве я смогу заснуть, раздумывая о том, что произошло с нашим отрядом, и не получая ответа. Неизвестность хуже самой горькой вести. Прошу тебя еще раз, расскажи мне все, ничего от меня не скрывая. Обещаю тебе, что это не принесет мне вреда! Ну, начинай же, — добавил он, видя, что Ах-Мис все еще медлит с рассказом, — я жду!

Великан еще раз тяжело вздохнул и начал рассказывать. Отрывистые, короткие фразы падали с его губ тяжело, как камни.