Воин Храма

Еще одна тяжелая дверь открылась, и в лицо визитеру пахнуло потом и мочой.

Леннар де Труа сидел в углу, сложив руки на коленях. Одну половину его лица украшал здоровенный синяк. Рубаха была разорвана на плече, но доспех кто-то уже расстарался снять.

Гийом огладил взором его мускулистую фигуру, и сердце стиснула тоска.

— Что же ты делаешь, — вполголоса повторил он, и на секунду, против желания инквизитора, глаза отразили боль.

Леннар вскинулся — голос, прозвучавший из полумрака, показался ему знакомым.

— Отец… — выдохнул он, но тут же свет упал на лицо его палача, и Леннар понял, что обманулся — сам не зная как.

— Святой отец, — поправил Гийом и замер, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок. Так ему было немного легче говорить и делать то, что он собирался сделать и сказать, — ты, Леннар де Труа, обвиняешься в сговоре с Бафометом, как и все соблазненные нечестивыми проповедями Жака Де Моле.

Гийом принялся перечислять список обвинений, от каждого из которых щеки Леннара багровели все сильней, пока, наконец, малиновыми не стали даже кончики ушей.

— Как вы смеете… — выдохнул он и попытался было вскочить на ноги, но стоило ему подняться с тюфяка, как двое подручных выкрутили ему локти, и Леннар остался стоять в паре футов от Гийома, тяжело дыша.

Тот спокойно смотрел на него сверху вниз — ему позволял этот взгляд не рост, но поза, в которой оказался тамплиер.

Гийом видел уже достаточно подобных выходок, чтобы никак не реагировать на них. Куда больше его интересовали глаза Леннара — голубые, как зимнее небо, которые он видел в этой в жизни в первый раз. Но взгляд которых пробирал его до костей, как и много веков назад.

— Признаете ли вы свою вину? — сухо спросил он.

— Нет, — выдохнул Леннар.

Гийом, казалось, не был удивлен.

— Хорошо. В таком случае завтра утром мы продолжим разговор. Молитесь, и да услышат ваши молитвы небеса.

Он вышел, и уже за спиной у него подручные швырнули Леннара обратно на тюфяк. Тот все еще пытался рвануться вслед за инквизитором, и потому ему отвесили несколько пинков, а потом еще — и так, пока он не затих, оставшись неподвижно лежать на пропитанной потом и кровью соломе.

Гийом же выбрался из башни и направил было стопы к часовне, но у самого входа замер, ощутив, что молитвы не смогут помочь ему самому. Он стоял, глядя на многослойный портал и понимая, что не может преодолеть этот порог.

— Что же ты делаешь, проклятый Льеф… — пробормотал он, и пальцы его сами собой потянули вниз ворот сутаны, который душил его. — Двое было юношей, которых я любил. Так зачем же ты опять отнял у меня одного…

Впервые. За всю эту жизнь — он в самом деле возжаждал причинить кому-то боль. Убить или ударить мечом. Не Леннара, нет. Мысль о том, что этот юноша скоро будет корчиться в его руках, вызывала такую же боль, как и мысль о том, что Ролан, его незаконнорожденный сын, больше никогда не появится перед ним.

"Зачем?" — билось у него в голове, но ответа Гийом не мог дать самому себе. Он не понимал, что за страшная сила ведет их по кругу, но предчувствовал, что не сможет его разомкнуть.

Льеф, убивший Руна, должен умереть.

Леннар, поднявший меч на Ролана, должен умереть.

И пусть он умрет вместе с ними, но пролитая кровь требует искупления. Только так и может быть.

Кадан добрался до часовни только к утру. Его впустили и дали кров, однако меч приказали оставить у дверей.

— В дом Господа не входят с мечом, — сказал ему брат Жослен.

Кадан колебался. После случившегося он не доверял никому. Его трясло. Но он не знал в Париже никого, и если кто-то и мог ему помочь, то лишь имевший дело с тамплиерами брат Жослен.

Тот, однако, отказался с порога заводить разговор. Напоил его горячим вином со специями, накормил мясом с овощами, запеченным в горшочке, и уложил спать.

Хотя на душе у Кадана было неспокойно, он заснул как убитый — видимо, сказалось вино. И пришел в себя, только когда солнце уже поднялось над городом высоко-высоко.

Жослена уже не было рядом, и Кадану пришлось выбирать: спуститься к службе или ждать, пока тот сам вспомнит о нем.

Показываться в церкви он не хотел и не мог и потому следующий час провел, размышляя о том, что ему делать теперь. О том, чтобы отправиться в Шотландию, как хотел Леннар, и речи быть не могло. Он верил, что рыцарь еще жив, и должен был изыскать способ ему помочь. Но Кадан толком не умел владеть мечом, денег у него было, только чтобы заплатить за обед, и никто из парижских дворян не заступился бы за него.

Он бродил из конца в конец небольшой комнатки, которую занимал священник, пока в бессилии не ударил кулаком по стене.

В то же мгновение распахнулась дверь, и на пороге показался брат Жослен.

— Утихомирь свою злость, — сказал он и развернул Кадана лицом к себе.

— Как я могу, когда… — Кадан запнулся, увидев в глазах брата Жослена что-то чужое — и в то же время много более мудрое, чем он ожидал. Как будто Жослен видел его насквозь.