Воин любви. История любви и прощения

Я сижу на полу и перечитываю эту фразу снова и снова. Я понимаю, что вся моя жизнь была бегством от жаркого одиночества. Я вспоминаю себя в десять лет, когда ощутила одиночество впервые. Тогда я поняла, что быть неправильной и иной дискомфортно и неприятно. Я поняла, что мне нужно бежать от этого чувства, перестать его испытывать, забыть о нем. Двадцать лет, когда мое беспокойство нарастало, я тянулась к кнопке, которая помогала избавиться от боли: к книге, еде, пиву, чужому телу, покупкам, странице в Facebook. Я нажимала кнопку и волшебным образом переносилась в мир, где нет боли. Я теряла связь с жизнью, немела, погружалась под воду, парила над землей. Я снова и снова бежала со своего коврика. Бежала из жизни.

О Боже, а что, если бегство не позволяет мне измениться? Что, если мое жаркое одиночество никогда не было ошибкой? Что, если, спасаясь от боли, я не усвоила свои уроки? Может быть, вместо того чтобы бежать от боли, я должна была бежать прямо к ней? Боль – это не горячая картошка, а странствующий профессор. Мне не нужно было захлопывать перед ним дверь. Я должна была распахнуть дверь и сказать: «Входи. Садись со мной. И не уходи, пока не научишь меня всему, что я должна знать».

Я никогда не позволяла себе доверять любви, потому что никогда не позволяла себе доверять боли. А что, если боль – как и любовь – это просто место, куда идут все смелые люди? Что, если все это требует присутствия? Нужно было просто оставаться на своем коврике и сидеть спокойно. Если это так, то я должна была сопротивляться не боли, а желанию нажимать простые кнопки. Может быть, бегство от боли не позволяло мне сделать то, для чего я была рождена? Я не могла учиться и любить. Я бы и дальше, до самой смерти, нажимала простые кнопки и не ощущала никакой боли. Но цена такого решения была бы очень высока: я никогда не смогла бы ни учиться, ни любить, ни жить по-настоящему.

Я начала избавляться от боли с помощью еды в десять лет. На сеансах у Лиз я узнала, что Крейг начал смотреть порно, когда ему было чуть больше. Порно приносило ему облегчение, и эти фильмы стали для него такой же простой кнопкой. Он рассказал мне, как прятался в своей комнате, смотрел пиратские видео и сначала испытывал облегчение, а потом удушающий стыд – то же самое ощущала и я после обжорства. Может быть, Крейг тоже начал ощущать свое жаркое одиночество, а порно было его способом сбежать с коврика? Как и я, он не мог понять, что его беспокойство – это проявление человечности. Я усвоила правила для девочек, а он точно так же впитал правила для мальчиков: эмоции запрещены, успешный мальчик должен собрать волю в кулак и быть мужчиной. Может быть, девочки предают собственные тела, потому что стыдятся их, а мальчики точно так же предают свои эмоции, считая их постыдными? Маленьким мальчикам говорят: «Не чувствуйте!» Маленьким девочкам говорят: «Не ешьте!»

Я вижу наши десятилетние «я»: я забилась в уголок с книгой, а Крейг носится по футбольному полю. Целыми днями он играл в футбол. А потом, когда оставался наедине со своими чувствами, появлялась порнография. А когда он стал старше, появились тела женщин. Тело к телу – только так можно почувствовать себя понятым, замеченным, любимым. А потом это стало привычным. Крейг идентифицировал себя только с собственным телом. Вся его жизнь была попыткой спрятаться в собственном теле. Вся моя жизнь была попыткой спрятаться в собственном разуме. Может быть, поэтому нам так тяжело любить друг друга? Он считает любовью соединение двух тел. Я считаю любовью соединение двух разумов. Никто из нас не вручил другому всего себя. Может быть, мы бежали друг от друга, потому что каждый из нас бежал от самого себя.