Воин Не От Мира Сего

Сатир, отпустив руки Алексея и Йетитьти, отошел в дальний угол погреба и, покопавшись там, крикнул:

— Все, при-при-при-приехали. Пошли, Командир, к нашим, заждались, поди, тебя.

Не поверив своим ушам, Круглов чисто из любопытства пошел за сатиром и наткнулся на… выдолбленные в земле ступени. Те самые. Он мог поклясться, что в погребе их никогда не было до этого. Неужели…

— Прошу к нашему монастышу! — сказал Фавнус, перебивая его мысли и отодвигая люк в сторону. — Вот мы и дома.

Алексей вылез из погреба вслед за сатиром и огляделся. Он стоял посреди той самой кельи: даже свежевыбеленную и обставленную простецкой мебелью, Леха узнал ее — келью, с которой началось его путешествие по подземному ходу в другой мир, в этот мир, в мир, в который он вновь вернулся.

— Вот вы и дома, — прошептал обалдевший прапорщик и отошел в сторону: за ним, помогая опухшеглазому пещернику, из люка поочередно вылезли близнецы. — Вот мы и здесь.

Минуту спустя вернувшийся со двора Иван Евпатьевич в ожидании Алексея опрокинул чарку зелья, крякнул удовлетворенно и покликал племяша. Не услышав ответа, лесник подошел к лазу в погреб. «Наверное, уснул-таки мертвым сном, — мысленно веселясь, подумал Леший, — а говорил, „ни в одном глазу“». Егерь взялся за ручку и, не обратив внимания на струящийся сквозь щели люка холод, приподнял его и… вместо ступеней и полок под его ногами разлилась темно-синяя пустота, а где-то далеко-далеко внизу мерцали россыпи золотых звезд…

«Мать моя женщина!» — не моргнув выкатившимися из орбит глазами, сам себе соврал оторопевший лесник. Иван Евпатьевич осторожно прикрыл люк и, перекрестив его на всякий случай, сверху еще, чтобы космосом (блин, ну надо же!) не сквозило, накрыл люк медвежьей шкурой.

Глава 5 С КОРАБЛЯ НА «КОВЧЕГ»

— А почему здесь такая темнотища? — спросил сатир, когда возвращенцы дружно выбрались из кельи через дверцу в стенке. По темному залу прошелестело эхом «…тища…тище…тише».

— Это я должен спросить у вас, — раздался из темноты настороженный голос Круглова, а по залу эхом пронеслось «…вас…ист…дас».

— А у меня уже давно в глазах темно, — вздохнул Йетитьтя, вновь мысленно припомнив «веки, мои веки». А эхо в ответ — «…емно…умно…амно».

— Наверное, здесь свечи кончились, Командир, — предположил Архип, и по укрытому мглой помещению эхом разнеслось «…мандир…мендир…мундир» и стихло в дальних углах зала.

— Тихо, здесь кто-то есть! — крикнул Алексей.

По залу вновь прошелестело эхом «есть, есть, есть», но не стихло в углах, а с нарастающим шепотом вернулось более чем странное «…мундир есть…мандир есть…командир здесь». Друзья собрались было удивиться такому акустическому фокусу, как вдруг…

— К нам приехал, к нам приехал Командир наш дорогой! — заголосил нестройный хор луженых цыганских глоток. Одновременно с хором раздался громкий хлопок, и помещение озарилось светом волшебно зажженных по периметру полусотни восковых свечей, явив взору Алексея такую разношерстную массовку, какой он до нынешнего дня еще не видывал, хотя, чего греха таить, повидал он на своем веку многое. На переднем плане цыганский ансамбль песни и пляски исполнял для него свой «гостеприимский песнетанец», где-то на периферии мелькали черные, обтягивающие платья ведьм с глубокими декольте, среди которых то появлялась, то пропадала голова Мичуры-безвредного. Левый фланг «массовки» в основном занимала ремесленно-разбойно-рабоче-крестьянская артель беженцев: поверившие в предсказания некрофиолога и краснокнижника хлеборобы и бандюки, гончары и бродяги, бондари и мошенники, ткачихи и блудницы… в общем, обычные люди. На правом — Круглова приветствовала публика посомнительнее: гномы и грумы, домовые и гуменные, лесунчики и дупловики, хлевники и подколодники, полевые и кротовики, водяной в дубовом ушате и леший в еловом бушлате. Нечисть, впущенная под сень монастыря добродушным игуменом, топорщилась и тряслась, вздрагивала и торощилась — неуютно и боязно было им в храме, да снаружи, знать, страшнее было. Единственно, кого Леха не приметил среди встречающих, — Аглаю, и это было хорошим знаком.

Все это человечно-нечеловеческое «разношерстье» было обильно сдобрено черными монашескими сутанами, а в центре этого броуновского сабантуя стояла великолепная тройка: игумен отец Иосиф, краснокнижник Лаврентий и заслуженный патологоанатом, бывший член Академии наук, доктор некрофиологии Фердинанд Кранкэнштейн.

Иосиф держал в руках золотой поднос с граненым кубком.

Как только озадаченно-изучающий взгляд Круглова остановился на наполненном до краев кубке, окружающие (и даже нечисть!) стали дружно скандировать «Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна!», — и отец Иосиф протянул поднос ему навстречу.

Судя по увиденному, Алексей предположил, что жизнь здесь не просто теплилась, а била ключом.

— Спасибо, конечно, — Алексей смущенно отмахнулся, — но я же не пью.

— Дак это же водица святая, Геолог-воин, — поднял брови игумен, — не для веселья питье сие, а для…

Тут Иосиф спохватился и закашлялся. За него закончил мысль Лаврентий Лубянский: