Воин огня

– Твоя клятва тоже действительна лишь до прибытия в порт. Возле берега Тагорры можешь делать любые глупости и даже пытаться покончить с собой. Уж на два-три дня я смогу обеспечить охрану и все прочее. – Алонзо показал в улыбке редкий стариковский заборчик уцелевших зубов. – Ты проиграл мне первую игру, чадо. Нет опыта… Сочувствую. Чем хороши махиги: вы держите слово. И ты не исключение, ты ведь внук славного вождя Магура и великого воина Ичивы, ты не опозоришь их имена отказом от данного тобой слова. Хватит сверкать глазами. Отдышись и подробно изложи ответ. Я настаиваю.

– Я не знаю. Мне всего семнадцать, я самый младший из учеников. Как я могу знать о прежних, если дед больше никого не присматривал, обучая меня? Я седьмой, понимаешь? Больше семи учеников обычно не берут.

– Кто не берет?

– Те, кто наставляет лучших. Способных стать ранвой.

– Для кого? Мы уничтожили эту заразу, ваших шаманов, именуемых мавивами! – возмутился Алонзо. – Я знаю точно, я тридцать лет копил сведения и все проверил многократно. Потому и не могу понять: зачем так надрывался Магур? Зачем всю душу вкладывал в нелепых безродных мальчишек? Зачем, если каждый раз наставник отнимал их и переделывал под себя, наглядно показывая, что у всякого есть две чаши, а тьма, в нас сокрытая, неустранима без веры истинной, зато сильна и жадна до ереси…

– Потому что дед не может учить вполсилы. И как он выбирал, я в целом догадываюсь. Все мы, ученики, обладали исключительной полнотой правой души.

– Но чем он измерял эту полноту? – Алонзо подался вперед, опираясь на край стола и теряя остатки спокойствия. – Чем, если нет у вас исповеди, нет покаяния и нет даже дней посещения храма, как нет и храма, позволяющего наблюдать обнаженную душу человека?

– Измерять душу можно только душой. Дед измерял именно так, его душа велика и открыта миру. Я ответил. У-учи, Алонзо, прекрати сопеть. Я пошел к себе в каюту. Можешь присылать хлеб, можешь не присылать. Мне все равно, насколько ты готов нарушить свое слово. Я не знаю, совершили ли твои предки хоть одно деяние, достойное памяти. Может, тебе и стыдиться некого? Помолись своему богу, он любую грязь отмывает, он у вас вроде раба. Послушный.

Ичивари встал и вышел из каюты в полной тишине. Молчание Алонзо было неожиданным, как и многие другие действия оптио. Если бы он закричал или даже бросил в спину нож… Если бы он позвал слуг и приказал казнить… Но Алонзо остался сидеть на своем месте, с полнейшим и непроницаемым безразличием на лице. Час спустя слуга принес обед. Сытный, но легкий, без жирного мяса, только каша и немного тертого батара. Именно то, что угодно желудку после голода и тошноты. Ичивари задумчиво пожал плечами и принялся за еду. Мало ли что произойдет завтра? Иногда для дела полезнее быть сытым пленником, чем голодным послом…

На следующий день Алонзо не задал ни единого вопроса, посвятив время чтению Скрижалей. И так продолжалось еще шесть дней кряду. А потом оптио пожелал узнать, почему вождь Даргуш не покидает столицу и не входит в лес, и Ичивари впервые был наказан новым способом за свое молчание, которое послужило ответом. Он пять дней отсидел в трюме, скорчившись на осклизлых досках под толстой решеткой. За бортом ощущалось движение воды, и дважды в полузабытьи махиг улавливал слабую связь с асхи. Гнев не просыпался и не жег душу. Как можно испытывать нечто горячее к тому, чья душа – старый пепел? Именно так сын вождя оценивал теперь Алонзо. Он вспоминал Утери и морщился, ворочаясь на сыром холодном полу. Как себя чувствует любимый ученик деда? Выжила ли его сожженная душа? Пустила ли новые корни? И еще хочется знать: каких глупостей понапридумывал мудрый дед, чтобы выручить своего внука? В том, что его попытаются спасти, Ичивари не сомневался, но радости в подобных мыслях не находил. Мир бледных выглядел все более угрюмым, чуждым и отталкивающим. Любая попытка вырвать у бледных то, что они ценят и считают собственностью, обещала немало бед, вплоть до новой войны. Сыну вождя совсем не хотелось получить свободу столь ужасной ценой, наверняка включающей уничтожение немалого числа чужих жизней…

После того как Ичивари отбыл наказание, Алонзо стал едва ли не заботлив, весьма добр и отталкивающе, приторно ласков. Сын вождя смотрел на него с немалым интересом и учился. Темным ликом асхи махиги ошибочно полагали его гнев, сравнимый с гневом ариха: штормы, жестокие бури, приходящие с запада, способные повалить даже древних старейшин из породы секвой. Но такая буря – скорее разгул асари. Подлинная тьма асхи – иная и куда более страшная, так решил для себя Ичивари. Она – безразличие, холодность к чужим бедам, неразборчивость в средствах при достижении цели.