Война

— Ох–ох… И за что ж нам такое, — стонет Пиноккио.

В административном здании я нахожу рулон бумажных полотенец и прячу его в куче мусора. Пользуюсь им, только когда никого нет рядом. Взводу такой рулон — каждому полраза подтереться, а один я на какое–то время обеспечен.

В целях борьбы с дизентерией комбат вводит наряд по мытью котелков. Теперь после каждого приема пищи дежурный обязан отмыть котлы всего взвода.

Воды в батальоне нет, и мы моем котелки в тех же бетонных быках, где стираем портянки. Хлопья мыла и жира плавают в зеленой воде вместе с мотылем, и нам приходится отгонять живность руками, чтобы набрать полкотелка.

Воровство воды возобновляется. У нас в этом плане стратегически выгодная позиция: как только АРС въезжает в ворота, мы перекрываем ему дорогу и не отпускаем, пока не наполним все имеющие у нас емкости. Аркаша с Фиксой раздобыли где–то ванну, и мы ходим с ней за водой. Зампотылу грозится нас расстрелять, но все равно каждое утро мы идем на свой промысел.

Около быков приходится выставлять караул. Один раз дело доходит до драки.

Нас поднимают по тревоге: под Мескер — Юртом расстреляли «уазик» с ментами. Мы выезжаем на двух бэтээрах — взвод пехоты и три наших расчета. Первая машина поднимает огромные тучи пыли, невозможно ни дышать, ни смотреть; пыль скрипит на зубах, набивается в нос, серым инеем пушистит ресницы. Мы закрываем лица косынками, но они не помогают, дышать все равно невозможно. Сволочная природа: зимой — непролазная грязь, летом — эта чертова пыль, которая во время дождя опять же превращается в тесто.

«Уазик» стоит на дороге посреди поля, от него почти ничего не осталось. Машина изрешечена, как дуршлаг, один бок сильно разворочен, из него торчит покореженный металл, сиденье свернуто штопором; я мельком успеваю заметить ноги, еще какое–то мясо. Отворачиваюсь. В машине было четверо. Пинча говорит: из того, что осталось, и полчеловека не соберешь. Сюда уже приехала местная милиция, нам делать ничего не приходится, мы лишь охраняем опергруппу. Через пару часов уезжаем.

Вечером нам вновь приказывают выдвигаться под Мескер — Юрт. Там обнаружили банду, ту самую, которая убила милиционеров.

Хватаем АГСы и несемся к бэтээрам. Я никак не могу установить свой гранатомет на броню; руки не слушаются, тело стало ватным, я пытаюсь нащупать гайки, смотрю на них и не вижу. Страх заполняет меня постепенно, он поднимается снизу холодной волной, и внутри появляется ощущение ноющей пустоты. Это не обжигающий страх внезапного обстрела. Этот страх другой — холодный и тягучий, и он никак не проходит. Сегодня под Мескер — Юртом меня убьют.

— Иди принеси два цинка с гранатами, — говорит мне взводный.

Я киваю и бегу в палатку. Цинки весят килограммов по пятнадцать, и сразу два мне не взять: они скользкие, и ухватиться не за что. Я торопливо освобождаю вещмешок и засовываю в него один цинк. Второй хватаю под мышку. Когда выхожу, колонна уже выезжает в ворота. Взводный машет мне рукой — оставайся.

Я смотрю, как колонна скрывается в пыли, и меня вдруг начинает колотить. Становится холодно, очень холодно. Руки слабеют, колени подгибаются, я сажусь прямо на землю. В глазах темно. Я ничего не слышу и не вижу, ничего не соображаю. Вот–вот вырвет. Так страшно мне не было уже давно.

Около ворот стоит Фикса.

— Ты чего не поехал? — спрашиваю я его.

— Мне стало страшно, — отвечает Фикса. — Понимаешь?

— Да. Понимаю.

Он достает сигареты. Я никак не могу зажечь спичку, она ломается. Черт возьми, чего это я… Это все потому, что мир уже близко… Надо взять себя в руки. Колонна ушла, мы с Фиксой остались здесь, и нам ничего не грозит.

Ночью наши возвращаются. Мескер — Юрт взяли, наш ба тальон стоял во втором кольце окружения. Боя не было, всю работу выполнили вэвэшники. У них около десятка убитых. У нас ни одной потери, нет даже раненых.

И все же я чувствую, что этот бой был бы для меня последним.

Я хочу домой.

Страх живет теперь во мне постоянно. Он то ворочается ленивым червем где–то под желудком, то прорывается жаркой испариной. Это не напряжение, какое было в горах, это именно страх. По ночам я не могу заснуть — не доверяю часовым — и почти все время провожу в административном здании или на плацу. На мне постоянно надета разгрузка, под завязку набитая магазинами. Я вымениваю их на жратву и курево и собрал уже двадцать пять штук, но мне этого кажется мало. Я сыплю в карманы россыпью несколько пачек патронов, вешаю на ремень около десятка гранат. Мало, мало, мало.

Этой ночью я избиваю часового за то, что он самовольно ушел с фишки. Потом я избиваю двоих наших новеньких. Они так и не прижились в нашем взводе, спят отдельно в Кук- совом бэтээре. Эти пидоры садятся на фишке прямо на подоконник и кипятят чай. Костер полыхает на всю Чечню, его видно за несколько километров. Выдали фишку, навели на комнату снайперов, а мне после них на пост!