Убитых хоронили в сорока (по количеству рот) братских могилах.
Вырыв огромные продолговатые ямы, саперы клали солдат рядами, лицом вниз. Выложив ряд, они засыпали мертвецов известью, накладывали хвою и уже только после этого тянули в холодную хижину новых мертвецов.
От сильных холодов земля промерзла на полтора метра. Заступы, ломы, топоры гнулись, тупились, землю взрывали динамитом. Вот почему саперы скупились на могилы, которые было трудно рыть. Вместо двух-трех рядов саперы ухитрялись в каждой могиле выкладывать по пять-шесть и даже по семь рядов. Когда закончили укладку последнего ряда, саперы облили покойников карболовым раствором и, засыпав землей, трамбовали землю ногами, приминали мертвецов. Затем возвели огромные земляные холмы и поставили сорок сосновых, наскоро обстроганных крестов.
К тысяче кладбищ, рассыпанных по всему огромному фронту, прибавилось еще одно.
Саперы наплели из хвои венки и повесили их на крестах.
От нашей роты осталось только семь человек. После боя мы толкались, точно ошалелые, по вражеским окопам.
В немецких блиндажах и землянках от прежних хозяев осталось много вещей: сумки и бритвенные приборы, красивые перочинные ножи и тарелки, фляги и граммофоны, шахматы и карты, но ни один солдат не притронулся к ним.
Мы все еще никак не могли поверить, что мы — хозяева «Пулеметной горки», хозяева всех этих немудреных солдатских вещей.
Мы с интересом рассматривали висевшие в блиндажах, землянках фотографические карточки отцов, матерей, братьев, невест, жен и детей прежних хозяев.
Сейчас, в наступившей тишине, нам было стыдно и больно перед родными убитых нами немцев. Во имя чего мы отняли у них мужей, возлюбленных и братьев?
Командир роты, занятый приведением в порядок захваченных окопов, приемкой имущества, не успел исключить из списков роты выбывших, и кашевары заложили в обе кухни по полному списку — на триста шестьдесят семь человек.
Но нас осталось только семь человек.
По случаю блестящей победы над врагом кашевары заложили в котлы больше чем следует мяса, не поскупились на сало, а на второе изготовили рисовую кашу с изюмом. Но ни один из нас даже не притронулся к еде.
Кашевары расхваливали свое варево, уверяли нас, что такие обеды не часто ест даже сам царь. Все было напрасно. Нам было не до еды.
То же самое произошло и с ужином. Обиженный кашевар пошел жаловаться на притворщиков к ротному.
Взбешенный капитан Мельников вбежал в землянку, где мы временно обосновались:
— Вы почему отказываетесь от обеда?
Но что могли мы ответить ротному? Капитан повторил вопрос. Промолчали мы и на этот раз.
— Не варите больше обеда. У господ солдат пропал аппетит, — буркнул он кашеварам и вышел.
— Офицер, а дурак, — проговорил кто-то тихо.
До вечера мы находились в каком-то мрачном оцепенении.
Скоро нас отвели в тыл. Всю ночь глядел я на оставшихся в живых товарищей и не мог уснуть. А потом взялся за перо. До самого утра торопливо записывал я свои переживания под «Пулеметной горкой».
Утром я прочел свои записки товарищам по роте. Должно быть, атака на проволочные заграждения была мною очень правдиво описана. Кто-то сзади меня всхлипнул; я оглянулся и увидел затуманенные слезами воспаленные глаза.
Потом мы стали писать письма родным убитых.
Солдаты перед боем обменивались адресами родных. Убьют меня — товарищ должен написать об этом родным. Убьют его — я должен сообщить тяжелую весть.
Целый день сочиняли мы скорбные письма, стараясь как можно деликатнее и нежнее уведомить родных.
Дальше шли подписи.
Простая правда
На третий день после взятия «Пулеметной горки» разгромленную 4-ю особую дивизию отвели в глубокий тыл на отдых.