Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах

Публицист и издатель Н. И. Греч:

«У нас господствует нелепое пристрастие к иностранным шарлатанам, актерам, поварам и т. п., но иностранец с умом, талантами и заслугами редко оценяется по достоинству: наши критики выставляют странные и смешные стороны пришельцев, а хорошее и достойное хвалы оставляют в тени.

Разумеется, если русский и иностранец равного достоинства, я всегда предпочту русского, но, доколе не сошел с ума, не скажу, чтобы какой-нибудь Башуцкий, Арбузов, Мартынов были лучше Беннигсена, Ланжерона или Паулуччи. К тому же должно отличать немцев (или германцев) от уроженцев наших Остзейских губерний: это русские подданные, русские дворяне, охотно жертвующие за Россию кровью и жизнью, и если иногда предпочитаются природным русским, то оттого, что домашнее их воспитание было лучше и нравственнее. Они не знают русского языка в совершенстве, и в этом виноваты не они одни <…> Я написал эти строки в оправдание Александра: помышляя о спасении России, он искал пособий и средств повсюду и предпочитал иностранцев, говоривших ему правду, своим подданным, которые ему льстили, лгали, интриговали и ссорились между собой. Да и чем лифляндец Барклай менее русский, нежели грузинец Багратион? Скажете: этот православный, но дело идет на войне не о происхождении Святого Духа! Всякому свое по делам и заслугам <…> Дело против Наполеона было не русское, а общеевропейское, общее, человеческое, следственно, все благородные люди становились в нем земляками и братьями. Итальянцы и немцы, французы (эмигранты) и голландцы, португальцы и англичане, испанцы и шведы — все становились под одно знамя».

К сожалению, подобные рассуждения были чужды князю Багратиону, который, кстати, и говорил по-русски с сильным акцентом, и писал с массой грамматических ошибок.

Однажды в приступе гнева он написал:

«Я думал, истинно служу государю и Отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу!»

А в другой раз, в письме графу Ростопчину, он пошел еще дальше:

«Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству, но генерал — не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады».

Естественно, подобные слова рано или поздно дошли до Михаила Богдановича. Не могли не дойти — в условиях царивших при Генеральном штабе интриг и борьбы различных группировок. В результате между двумя заслуженными генералами произошла безобразная сцена.

— Ты немец! — кричал князь Багратион. — Тебе все русское нипочем!

— А ты дурак, — отвечал ему Барклай де Толли, — и сам не знаешь, почему себя называешь коренным русским.

Генерал Ермолов в это время стоял у дверей и никого не пропускал, уверяя, что «командующие очень заняты важным совещанием».

У биографа князя Багратиона Е. В. Анисимова по этому поводу читаем:

«Это невольно вызывает горькую улыбку — ведь оба эти человека: один — прибалтийский немец, выходец из шотландского клана, а другой — потомок грузинского царского рода, в сущности, были великими русскими полководцами, искренне преданными России — своему Отечеству».

* * *

К сожалению, слово «немец» оказалось ключевым в судьбе Барклай де Толли.

Вот что пишет по этому поводу генерал-майор, философ и декабрист М. А. Фонвизин: