Война

Миша будто бродил в поисках ответа на мучившие его вопросы, уже позабыв о себе и о том, что в заклубившемся смерче событий ему нужно подумать о своем месте, нужно приниматься за свое дело дивизионного газетчика.

Возможно, в этот первый полдень первого дня войны в нем взяло верх начало воителя — врожденное или привитое в училище. Постепенно улетучивался страх, рассеивалось помрачение души; даже не хотелось верить, что утро в военном городке с ужасающим сонмом огня и грохота, с дыханием смерти в лицо было не кошмаром, а минувшей явью. Вспоминая, как метался он между разрывами снарядов, Миша уже стыдливо посмеивался над самим собой и удивлялся, что мог так перетрусить… Сейчас все выглядело не столь уж страшным. Даже начинало разбирать любопытство: грянула настоящая война!.. Чего же тем фашистам надо?.. Ну, пусть попробуют… Узнают силу и Красной Армии и своего пролетариата… Наверняка немецкий рабочий класс уже выходит на баррикады… Сокрушающие удары с фронта и революционный пожар в тылу… Не собирался Миша Иванюта побывать в Берлине, а теперь придется… Интересно, скоро ли?.. Через неделю, а может, через три?.. Только зря, наверное, согласился он пойти в газету. Люди будут воевать по-настоящему, громить фашистов, ходить в атаки, совершать подвиги… Даже ордена будут получать…

С этими мыслями младший политрук Иванюта шагал вдоль увала по ржаному полю, пологий склон которого, переливаясь волнами, спадал к ярко-зеленой полосе травянистого берега сверкающей под солнцем речушки. Этот берег с сочной травой и с такой картинной реченькой размашисто охватывал чуть сгорбившееся над ним поле, а затем на повороте исчезал где-то в распадке. Здесь, на увале, в высокой ржи, молчаливо окапывались красноармейцы, прибывшие из недалекого военного городка и еще откуда-то. Миша был новичком в дивизии и не мог знать, где еще в ближайших местах дислоцируются воинские части, как и не мог знать, по чьему приказу выдвинуты сюда эти не столь многочисленные подразделения и кто именно избрал для оборонительного рубежа это духмяное хлебное приволье… Многого еще не знал младший политрук Иванюта — даже того, что сверкающая внизу золотой чешуей речушка именовалась на топографических картах Иглицей.

Видя, как бойцы окапываются, Миша подумал о том, что высокая рожь будет мешать им вести прицельный огонь, хотя совсем не верилось, что именно здесь может произойти настоящий бой — над этой неприметной и тихой речушкой, в этом дремотно-спокойном поле, где воздух напоен таким парным настоем трав. Однако где-то не так уж далеко на западе будто ворочались громы. Их протяжный обвальный гул Миша ощущал и ногами — так бывало в детстве, когда осенью отец опрокидывал над открытой пастью глубоченного погреба о тридцати глиняных ступеньках воз с картошкой; погреб с протяжной басовитостью гудел своей утробой, а земля под босыми ногами стоявшего рядом Михайлика чуть подрагивала.

Прикоснувшись мыслью к далекому полусиротскому детству, Миша не расслышал, как из окопа в окоп прокатилась вдоль увала команда — расчистить сектор обзора и обстрела. Увидел только, как уже началась эта поражающая своей противоестественностью косовица: бойцы, выйдя из окопов, приседая и раскорячиваясь, стали размахивать перед собой саперными лопатками или прикладами карабинов, сшибая густую, дозревающую рожь и нещадно топча ее тяжелыми сапогами. У Миши перехватило дыхание… Но у одного ли него?.. Сколько среди этих будто под тяжестью полусогнувшихся «косцов», которые в своем противоестественном усердии все дальше и дальше уходили по склону вниз, было крестьянских сыновей, понимавших, что они не только рушат чужой труд, а и поднимают руку на самое святое из всего, что рождает земля по велению человеческого разума и при его усилиях… Но понимали, наверное, и другое: пришла беда, опрокинувшая все привычные понятия… Сзади красноармейцев оставалось изувеченное поле, жалко торчащие обезглавленные и изломанные стебли… Картину жестокого опустошения окаймляла разрытая земля, зияющая окопами и чернеющая свежими холмиками брустверов.