Война. 1941—1945

Отступая, фашисты убивают людей. В этом тоже нет «военного значения»: они убивают женщин, подростков, стариков. Прежде они угоняли население. Теперь они торопятся, да и слишком близко до Германии — некуда угонять народ. Ко всей крови, пролитой ими прежде, прибавляется новая. Огромные области опустели, как лес осенью. Гитлеровцы убивали всех евреев. Они убивали стариков. Они брали грудных детей и ударяли их головой о дерево или о столб. Они закапывали полуживых. В Пирятине мне рассказывал украинец Чепурченко, как его заставили засыпать могилу. Из этой могилы поднялся ездовой Рудерман с глазами, налитыми кровью, и закричал: «Добей!» Я вправе сказать, что немцы в тот день убили не только Рудермана, но и Чепуренко. Во всей Украине, очищенной от немцев, не осталось больше одной сотни евреев, которые прятались в лесах. Это убийство народа. Гитлеровцы убили всех цыган. Они убивали русских, белорусов, украинцев. Они убивали целые села.

О чешском поселке Лидице говорил весь мир. Но ведь у нас сотни и сотни таких Лидице.

И вот, уходя, напоследок, фашисты убивают всех, кто попадается им на глаза. Крестьяне убегают в леса и тем спасаются.

Если у гитлеровцев мало времени, они взрывают и жгут с разбором. Они оставляют старые домишки. Они жгут школы, больницы, музеи, новые, хорошие здания. Трудно было это построить. Люди себе во многом отказывали, верили: «Построим, и начнется счастливая жизнь». Каждый камень как будто отрывали от сердца. Кто не поймет, что значит в селе первый родильный дом и первая школа? И вот все это передо мной — щебень, мусор, зола. А Карл Петерс кричит: «Тотальная война в высшем, совершенном ее виде».

«Может быть, это пропаганда?» — пожалуй, спросит недоверчивый читатель, и слово «пропаганда» он произнесет так, как говорят «реклама». Но какой товар я рекламирую? Я говорю о человеческом горе. Я не могу спокойно спать после этой поездки, я вижу пепел, больные тени и небытие. Я слышу рассказы: «А когда их зарыли, земля еще двигалась…»

Моя шинель пропахла дымом, и этот запах меня преследует, как галлюцинация.

Я читал бесстыдные рассуждения одного немецкого журналиста. Он уверяет, что «русские в 1941 году, отступая, тоже уничтожали здания». Да, я помню крестьян, которые, убегая от немцев, сжигали хаты. Это были их хаты. Никогда Красная Армия, отступая, не уничтожала городов или сел. Но если русские взрывали свои заводы или жгли свои дома, это было их святым правом. Карл Петерс жжет чужие дома в чужой стране и при этом радуется: у русских детей больше нет крова.

Есть люди, которые думают, что в этих злодеяниях повинны только единицы или сотни, Я хотел бы так думать: спокойней сохранить полную веру в человека. К сожалению, это не так: в преступлениях, которые я видел, повинны сотни тысяч и миллионы.

Гитлеровские солдаты не только тщательно выполняют приказы об уничтожении, они делают это с душой, они вносят в это инициативу, воображение, пыл. Немногие перебежчики, с которыми мне привелось беседовать, говорят: «Война проиграна», или «Я хочу жить», или «У меня семья». Они не говорят о своем возмущении зверствами. Они не думают о чужих семьях на пепелище. Их увел от Гитлера страх, а не совесть. Это не те праведники, ради которых господь пощадил Содом и Гоморру, это попросту трусы.

Я хочу думать, что у факельщиков не найдется сентиментальных защитников, что виновных посадят на скамью подсудимых, что миллионы солдат, превративших Европу в «зону пустыни», будут десять лет дробить камни и рубить лес. Может быть, они восстановят города. Но они не воскресят мертвых. И они не воскресят в моем сердце прежнего доверия к человеку. Я видел землю после гитлеровцев, и этого мне не забыть.

Приветствия

До Гитлера немцы, встречаясь, говорили «доброе утро», или «добрый день», или «добрый вечер». После воцарения фюрера утро, день и вечер явно перестали быть добрыми, и немцы ввели новый вид приветствия: «Хайль Гитлер». Три года тому назад, находясь в Берлине, я ежеминутно слышал это рявканье. Метрдотель встречал посетителей ресторана приветствием: «Хайль Гитлер! Хорошего аппетита». Аппетит у немцев действительно неплохой. Можно было услышать: «Хайль Гитлер! Карл привез из Голландии сыр…», «Хайль Гитлер! Говорят, что вам привезли чулочки из Парижа…», «Хайль Гитлер! Курт пишет, что скоро они будут в Лондоне…».

С тех пор многое изменилось. Немцы помрачнели. Они даже забыли, как им надлежит здороваться. Газета «Лихтенфельзер тагеблат» в № 167 негодует: «Осторожные люди, которые не думают о спасении рейха, вместо «Хайль Гитлер» говорят «доброе утро» или «добрый день». Газета наставляет: «Конечно, в годы побед не так уж трудно было восклицать «Хайль Гитлер». Это было время, когда фюрер полными руками сыпал нам благоденствие. Но сегодня фюрер ничего не может нам дать, сегодня он вынужден требовать от каждого из нас жертв. Именно сегодня каждый национал-социалист должен кричать, наперекор всему, «Хайль Гитлер».