Война. 1941—1945

Главы союзных государств торжественно заявили, что фашистские преступники не уйдут от суда. Суд открыт. На скамье подсудимых кроме презренного предателя три немца. Это первые. Но это не последние. Мы запомним 15 декабря — в этот день мы перестали говорить о предстоящем суде над преступниками, мы начали их судить.

Суд происходит в израненном, оскорбленном Харькове. Здесь и камни кричат о преступлениях. Я не говорю сейчас о сожженных домах. Дом можно построить заново. Но кто воскресит убитых? Свыше тридцати тысяч харьковчан погибли, замученные немцами. Среди них были русские, евреи, украинцы, учителя, рабочие, доктора, студенты, молоденькие девушки, беременные женщины, грудные младенцы, парализованные старухи.

На Московской улице качались повешенные. В лесопарке немцы закапывали полумертвых детей в могилы. Это были дети русских, украинцев. В яру за Тракторным заводом убивали еврейских детей. Я помню страшную исповедь Марии Сокол. Она убежала с Тракторного. Она потеряла пальцы на ногах, но сохранила жизнь. «Я пошла в соседний барак. Оттуда накануне всех увезли. Мертвые люди, посуда, пух из подушек, еда и кал — все было перемешано. В одном углу на постели лежала мертвая женщина, опустив руку, а маленький ребенок сосал ее мертвый палец. На следующий день был наш черед. Вечером привезли молодую женщину, беременную. Когда она услыхала, что утром нас убьют, у нее начались родовые схватки. Она родила, перед тем как пришли палачи». Как забыть крик младенца, который родился за час до казни? Как забыть «душегубку»? Дети не понимали, зачем этот фургон. Они беззаботно кричали: «Мама, иди быстрее, а то машина уйдет без нас». Несколько минут спустя они умирали, удушенные газами.

Сегодня первый день харьковского процесса. Перед нами не солдаты, а палачи. Эсэсовец, капитан контрразведки, полицейский чиновник. Их судят гласно, по законам Советской республики. Они могут защищаться. Каждое слово переводится с немецкого на русский или с русского на немецкий. Их трое, я не считаю предателя. Среди них и старый палач, профессор заплечных дел Вильгельм Лангхельд, и молокосос Ганс Риц, который быстро усвоил секреты душегубки и азы расстрелов. Впрочем, скамья подсудимых много поместительней. В обвинительном заключении упомянуты еще не пойманные командиры дивизий «Адольф Гитлер», «Мертвая голова». Вряд ли эти обергруппенфюреры (так именуют эсэсовских генералов) сегодня спокойно уснут. Богиня Фемида, с весами справедливости и с повязанными глазами, напомнила генералам Дитриху и Симону, что их дни сочтены.

На скамье подсудимых мы как бы видим и другие лица. При словах «Суд идет!» должен вздрогнуть и Гитлер в своем бомбоубежище. Злодеяния подсудимых — не патология трех садистов, не разгул трех выродков. Это выполнение германского плана истребления и порабощения всех народов. План давно был предложен Гитлером. Его разрабатывали гестаповцы, эсэсовцы, министры третьего рейха, генералы рейхсвера, промышленники Рура, прусские бароны. Его скрепили немцы своим послушанием: они сделались соучастниками страшных злодеяний. Душегубка — не кустарное производство сопляка Ганса Рица, это новый вид вооружения, которым гордится германская армия.

Я гляжу на лица подсудимых. Тупые маски. Несмотря на патетичность обстановки, мне хочется сказать: обыкновенные фрицы. Капитан Вильгельм Лангхельд как будто озадачен. Это рыжий немец, скрипучий и злобный. Он, видимо, не может понять, как он, ариец, специалист по допросам с пристрастием, очутился на скамье подсудимых. Рядом с ним ефрейтор из тайной полиции Рецлав. Большие круглые очки. Лицо, на котором ничего нет, кроме этих очков, ни тени мысли, ни отсвета чувств. Такой душил, как другие дышат, — не замечая. А вот молокосос Ганс Риц. У него маленькие усики провинциального фата. Он кокетливо охорашивается.

Суд идет. Слушайте, народы, попавшие в гитлеровский застенок, — вам теперь недолго терпеть. Слушай и трепещи, страна-душегубка!

17 декабря 1943 г.

За Родину, за жизнь!

Немец туп. Он не мог удержаться летом, он думает удержаться зимой. Он не мог удержаться у Рыльска, он хочет удержаться за Днепром. Он не удержался за гриву, он не удержится и за хвост.

Немец туп. Он не хочет понять, что его дело гиблое. Прошлым летом он дошел до Воронежа, до Волги, до Кавказа. Теперь он цепляется за каждую пядь земли. Он контратакует. Он чувствует, что позади — Германия и пропасть. Он надеется на «тигров» и на время. Он туп, но и на тупую голову кое-что действует; если не слова, то железо.

В Харькове по приговору суда повесили трех немцев. Это первые ласточки. Веревка ждет многих. Немец понимает, что дело идет к расплате. Он хочет оттянуть час суда, он кидается вперед, чтобы выиграть день или месяц. Но теперь уж ничто не спасет немцев.