Война. 1941—1945

Мы идем к ним, и в наших сердцах все горе сорока месяцев, растерзанные тела детей Бабьего Яра, «зона пустыни», умершие от голода в ленинградскую осаду, наши близкие, наши друзья, и первая виселица в Волоколамске, и еще теплые трупы убитых напоследок в лагере Клоога, и брат убитый, и сожженный дом отца, и партизанский край в Белоруссии, где немцы кидали младенцев в колодцы, и могила Пушкина, и гетто с зверскими убийствами миллионов беззащитных, и взорванный Новгород, и девушки, и заводы, и цветы в цветниках, и поруганная старость, и залитая кровью молодость, — всё мы храним в сердце. И стоит нам взглянуть на поля Пруссии, как видим мы другие поля, — по ним прошли немцы. С 22 июня 1941 года, с того воскресенья, с того репродуктора, с тех слез матери или жены и вот по сегодня — сорок месяцев, тысячу двести дней и столько же ночей, отступая, наступая, в Калмыкии, у Волги, возле Дома Павлова, переплывая на плащ-палатках Днепр, в Карпатах, в Петсамо, где бы и когда бы мы ни были, мы ждали этого дня. И он пришел: мы на немецкой земле!

Теперь — дальше! Вглубь! Мы еще только в сенях, только на пороге. Дальше Кенигсберг. Там Кох. Там мразь. Нужно туда. Нужно и дальше — в Берлин. У тигра еще клыки, пусть вставные, подержанные, но клыки. Еще есть у них и танки, и артиллерия, и солдаты. Еще труден путь. Но мы дойдем. Вторая пара крыльев выросла за плечами у каждого: ведь мы в Германии! Граница позади. А впереди то счастье, о котором и другу не скажешь, и не напишешь жене: победа — полная, чтобы отставить винтовку, сесть за стол и слабой улыбкой большого пережитого горя, большой выстраданной радости улыбнуться меньшому.

24 октября 1944 г.

Говорят судьи

Несколько недель тому назад в «Красной звезде» были опубликованы письмо леди Гибб и мой ответ. Леди Гибб выступала как защитник немцев, настаивая на «упрощении». После этого я получил около ста писем от воинов Красной Армии, посвященных статье «Ответ леди Гибб». Часть писем обращены к самой леди, другие ко мне. Письма представляют большой интерес, так как являются голосами самих судей; поэтому я счел необходимым представить выдержки хотя бы из некоторых писем. Разумеется, все письма, адресованные леди Гибб, будут ей отосланы.

Танкист капитан Фоменко пишет: «Я воюю с первого дня войны. На моих глазах в 1941 г. под Барановичами немцы раздавили гусеницами около 70 женщин и детей. На моих глазах горели Минск, Рогачев, Бобруйск, Валуйки, Россошь, Воронеж, Сталинград, Орел, Киев, Фастов, Житомир, Бердичев, Шепетовка и много других городов… Мы, русские, вовсе не злые, как это думает леди, но сейчас, чтобы уничтожить зло на земле, мы должны быть злыми. Интересно, когда немцы громили Лондон, благодарила ли их леди Гибб за это?»

Старший лейтенант Ларин пишет в 150 метрах от немцев — у границы Германии. «Своими глазами я видел, как немцы, попав в кольцо, начали гранатами уничтожать наших женщин и детей, которых угоняли. Это было у Минска. Они сожгли местечко Круглое вместе с женщинами, с ребятами. Я хочу сказать то, что говорят все мои боевые друзья: мы должны побывать в Германии, мы должны покарать убийц своею собственной рукой».

Девушка, старший сержант Ксения Петренко пишет леди Гибб: «Для того чтобы понять нас, я посоветовала бы вам хоть на один-два дня приехать в те города и села, где побывали немцы… Нельзя жалеть зверя, зверя нужно уничтожить, чтобы люди жили спокойно. Такого мнения у нас весь народ, многоуважаемая леди».

А. Чеснокова также обращается к леди Гибб: «Спросите, леди, мою мать. Ей 72 года, она верит в бога и читает библию, она не читает статей Эренбурга, но она думает и говорит одно: «Неужели немцев не накажут?» В ту войну она потеряла двух братьев — их убили немцы, в эту войну погибли три ее сына — их убили немцы. А сколько таких семей? У вас, леди, наверное, не гибли любимые вами, а если гибли, тем хуже для вас — значит, вы предаете не только живых, но и мертвых. Вы и вам подобные обрекаете через 25 лет на гибель миллионы людей, а я, как и все русские женщины, не хочу, чтобы наших детей разрывали надвое».