Как потом выяснилось, первое, что сделал по возвращению домой Фюрер – это забил наглухо все свои нацистские татуировки, теперь на его коже нельзя было разглядеть отдельных картинок, только темно-синяя шкура, как вторая рубаха, которую нельзя снять, так все время и придется носить до самой смерти. Во-вторых, Сидоров избавился от всей своей коллекции: что-то продал, что-то утопил в море, вроде как, потом, он вырученные деньги отнес в церковь и хотел постричься в монахи, но батюшка его отговорил. Чем дальше занимался Сидоров, я не знал, но судя по всему, прижился он при церкви, где вел военно-патриотический кружок.
Второй раз мы с ним встретились, когда я уже служил в первом ЧОПе, причем можно сказать, что спас ему жизнь, мы как раз проезжали мимо церкви, когда я заметил, что в соседнем дворе какие-то мутные личности лупят палками валявшегося на земле беднягу, не знаю почему, но в другой раз проехали бы мимо, тогда подобной картиной никого особо не удивишь, но что-то меня дернуло, и дав поверх голов короткую очередь, вытащили того бедолагу из своры, а потом еще и в больничку отвезли, где надавив на айболитов заставили их собирать пациента по частям. Фюрер и был тем самым бедолагой, он тогда поплатился за то, что встал на защиту храма, который хотели разграбить. Видимо, та драка не прошла для Сидорова даром, потому что у него мозги в очередной раз сдвинулись и при первой же возможности он сбежал из больницы, толком не долечившись. На свободе Фюрер быстро организовал свою банду из таких же как он бродяг и отщепенцев, взяв под контроль один из самых опасных районов города.
Соорудил себе бутерброд из хлеба, сала и лука. Умял в три укуса. Немного подумав, плеснул водки грамм тридцать в стакан, соорудил еще один бутерброд с колбасой и очистил картошку, махнул водку и зажевал вторым бутербродом. Эта простая пища шла намного привычней и вкуснее, чем ролы под текилу пару часов назад.
Сидоров включил проигрыватель в ноуте и из колонок полилась никогда ранее не слышанная мной песня:
- Кто поет? – поинтересовался я.
- Не знаю, надыбал в инете. Кто исполняет не знаю, а вот кто автор слов догадываюсь.
- И кто?
- Знаменитый Федос, Феодосий или Федор Щусь, один из ближайших соратников батьки Махно. Был в армии батьки морячок, чемпион по боксу и по французской борьбе на Черноморском флоте, вот он и есть автор этих строк.
- Чё сам помер, как Махно или свои расчетали?
- Дык, сейчас то кто уже скажет как там на самом деле было, может красные в бою, а может и свои, но именно Щусь был наиболее харизматичным и видным командиром махновской армии после самого батьки.
- Чё скоро твой дрыщ придет? - спросил я у Сидорова, чтобы прервать его излияния про анархистов.
- Не дрыщ, а Шкет, - поправил меня друг. - И ты с ним особо не дерзи, а то я тебя знаю, тебя человека зачморить раз плюнуть. Шкет у нас пацан тоже резкий, может, если чего тебе и в жбан засадить.
- Ты меня, прям заинтриговал. Кстати, мне бы денег с карты снять, а то налички кот наплакал. Есть какие-нибудь варианты?
- Ща сделаем, - Фюрер вновь взял в руки трубку телефона. – Сеню ко мне. Бегом! Знаю, что ночь на дворе. Я сказал, бегом!
- Только, надо денег с карты снять, таким образом, чтобы не засветить вашу нычку. Меня могут искать в ближайшее время, поэтому, сам понимаешь, - многозначительно добавил я.
- Не учи ученого, - барским жестом, отмахнулся Сидоров.
Я успел съесть еще один бутерброд с салом, когда дверь распахнулась и в комнату вошел бородатый мужик. К слову, входя в дверной проем, он пригнулся, чтобы не зацепится головой о дверной косяк. А дверь вполне стандартных размеров – два метра в высоту. Ну и ширине плеч, этот бугай можно сказать – протиснулся в проем.