Война

— Лед, — вскрикивает она, как будто речь идет о чем-то сверхъестественном, и бежит мимо меня, обдав вихрем ароматов; меня слегка повело? я сажусь в кресло-качалку у края тени и слушаю приглушенные звуки из кухни: вот открылась и закрылась дверца холодильника, брякнули в стакане кусочки льда, вот Кристина пыхтит, силясь выжать лимон. Потом все стихает, сколько времени прошло? мне надоело смотреть на свои колени, на свои башмаки, я поднимаю глаза: смутно различимая птица беззвучно кружит меж деревьев. Послеполуденная тишина — в саду она еще заметнее, непроницаемей, гуще, как будто сейчас ночь, и вселенная спит. Вдруг становится трудно дышать; возможно, к ночи пойдет дождь; мало-помалу тревога охватывает все, не только человека, но и растения, котов, следящих за тем, что происходит вокруг, неподвижных рыб; кажется, что ты не в собственном доме, а на улице, под прицелом какого угодно оружия, беспомощный, твои тело и душа ничем не защищены; что происходит? что со мной? может быть, я умираю?

Когда девушка возвращается с двумя стаканами лимонада, собираясь поскорее осушить свою порцию, я ее не узнаю: кто эта девушка, что смотрит на меня? обращается ко мне? никогда прежде беспамятство не налетало на меня так стремительно, словно гром среди ясного неба. Как будто бы яркое солнце вдруг накрыла пелена тумана, погрузив все вокруг в темноту: отчаянный страх охватывает меня при мысли о том, что Отилия в такой день ходит одна по этим притихшим улицам, куда вполне может снова явиться война. Пусть явится, пусть вернется, — говорю, кричу я себе, — но только без моей Отилии, без меня.

— Больше не могу, — говорю я вслух и встаю, чтобы идти.

— Вы не хотите лимонад?

— Выпей сама, — говорю я девушке, вспомнив, наконец, кто она такая, и рассеянно спрашиваю: — Что сказала Султана? Куда пошла Отилия?

Она смотрит на меня в замешательстве, не понимая, что со мной. И, наконец, говорит:

— В церковь.

Почему тебе пришло в голову, что я в церкви, Отилия? я уже сто лет не хожу к падре.

Мои руки и ноги двигаются, как попало, пока я, словно в ватном коконе, тащусь по улице; каким дурным сном кажутся эти пустые, тревожные улицы; на каждой из них меня подгоняет физически ощутимая чернота, хотя солнце давит на улицы сильнее прежнего; почему я не взял шляпу? подумать только, совсем недавно я хвастался своей памятью, а теперь вот-вот забуду, кто я такой, забьюсь в дальний угол дома и буду бояться выходить на улицу; соседи правы, — говорю я себе снова и снова, — их все меньше в городе, и это понятно; случиться может все что угодно, но, что бы ни случилось, наступит война, снова зазвучат крики, будет взрываться порох; я умолкаю, заметив, что разговариваю на ходу, но с кем? с кем?

Только на площади я нахожу отдельные группы горожан, слышны их голоса, иногда чей-то свист, как будто сегодня воскресенье. Я иду к двери приходского дома, расположенной рядом с церковными воротами, но, прежде чем взяться за дверной молоток, оборачиваюсь: на площади стоят все те же группы людей, с виду безмятежные, такие же, как всегда, некоторые окидывают меня быстрым взглядом; я смотрю на них, и мне кажется, что они плывут в тумане, в такой же туманной дымке, как у меня в саду; может быть, я умираю? Тишина, похожая на туман, смыкается вокруг наших лиц, наползая со всех сторон. Возможно, мы сумеем расслышать звуки выстрелов, прямо отсюда, или они сами долетят до нас, коснутся наших ушей. И тогда надо будет бежать. Я торопливо стучу в дверь. Мне открывает сеньора Бланка. Ее напудренное лицо тревожно выглядывает в щелку. Сеньора Бланка — помощница, дьяконша падре Альборноса, его правая рука, она собирает деньги во время мессы и, скорее всего, она же их пересчитывает, пока падре Альборнос сидит и отдыхает, опустив ноги в бадью с солью — в этой позе я застаю его всякий раз, когда прихожу.

— Ваша жена уже ушла, — говорит сеньора. — Она заходила, спрашивала про вас.

— Мы с Отилией затеяли игру в кошки-мышки, — говорю я. И собираюсь попрощаться, но она меня перебивает:

— Падре хочет вас видеть.

Сеньора Бланка распахивает дверь.

Я вижу падре в глубине двора: орлиный профиль, черное облачение, черные ботинки, Библия в руках; за седой головой виднеются церковные черимойи[8], лимонные деревья — прохладный сад, украшенный высокими кустами азалий и герани.

— Падре Альборнос, я ищу свою жену.

— Зайдите, зайдите, учитель, только на чашечку кофе.