Война

Словно в ответ на его слова вдалеке раздается «А нуууу!», к которому в Сан-Хосе все давно привыкли. Доктор вопросительно смотрит на меня и, кажется, ждет моего мнения. Но я молчу, потому что мы почти дошли до дома бразильца и разговаривать мне уже неохота. У дверей стоит джип капитана Беррио. «Беррио все еще не отправился на поиски бразильца», — восклицает Ордус с преувеличенным удивлением. Мы уже остановились около распахнутой дверной решетки, когда из нее вышел Маурисио Рей, элегантно одетый во все белое. «Как я вижу, последних оставшихся в городе мужчин так и тянет выразить соболезнования по поводу нового покойника», — успевает сказать мне Ордус. Я знаю, что Маурисио Рей ему не по душе, и Рей платит ему тем же. Еще я слышу язвительные слова доктора: «Любой бы сказал, что Рей не пьян. Поглядите, как он идет: прямехонько. Умеет изобразить».

— Не правда ли, учитель: достаточно пройтись в компании врача, как сразу заболеваешь? Минимум, гриппом, — обращается ко мне Маурисио, доктор сдавленно смеется, потому что разговор идет уже под окнами Жеральдины.

Мы смотрим друг на друга, словно совещаясь.

— Беррио продолжает собирать сведения, — говорит Рей. — Но мне кажется, он просто боится их догонять.

— Обычное дело, — говорит доктор.

— Да вы входите, сеньоры, — спохватывается Рей, — составьте Жеральдине компанию. У нее увели не только бразильца, но и детей.

— Детей? — переспрашиваю я.

— Детей, — отвечает он и уступает нам дорогу.

В первый раз я думаю не о Жеральдине, а о детях. Я вижу, как они кувыркаются в своем саду, я слышу их голоса. Я не могу поверить. Доктор Ордус входит в дом первым. Я иду за ним, но Рей берет меня за руку и отводит в сторону. Он действительно все еще пьян, я вдруг понимаю это по запаху и по его красным глазам, контрастирующим с белым костюмом. Он побрился и, хоть и пьян сильнее прежнего, но выглядит моложе своих лет — говорят, заспиртовался в алкоголе, впрочем, в шахматы он больше не играет: засыпает между ходами. Я замечаю, что он пошатнулся, но тут же взял себя в руки. «Рюмашку?» — Рей смеется. «Сейчас не время», — говорю я, и он, дыша перегаром мне в лицо, одурело шаря глазами по безлюдной улице, ничего не замечая вокруг, говорит: «Остерегайтесь, учитель, мир полон трезвенниками». Он крепко пожимаем мне руку и уходит.

— Куда ты, Маурисио? — говорю я. — Тебе лучше полежать. Сегодня не самый подходящий день для развлечений.

— Для развлечений? Я только схожу на площадь узнать, что происходит.

Наш разговор прерывается появлением капитана и двух солдат. Все трое запрыгивают в джип. Беррио приветствует нас кивком жирной, бритой головы и, проходя мимо, не произносит ни слова.

— Ну, что я тебе говорил? — кричит мне издали Маурисио Рей.

Я никогда здесь прежде не бывал, в этой маленькой гостиной бразильца. Прохладная и тихая, с цветами, плетеными стульями и множеством диванных подушек, она располагает ко сну, думаю я, стоя на пороге и прислушиваясь к разговорам, но более всего я стараюсь впитать уютный воздух дома Жеральдины, этот запах, особый запах этого дома. До меня долетают слова доктора, чей-то всхлип, голоса нескольких женщин, отдаленное покашливание. Я сразу вижу, что Отилии в гостиной нет. Вхожу и здороваюсь с соседями. Ко мне подскакивает учитель Лесмес, несколько месяцев назад присланный на место директора школы, он тащит меня в сторону, как свою собственность, напустив на себя вид заговорщика, поскольку знает, что я тоже учитель и тоже когда-то занимался делами этой школы. «Прискорбно, — говорит он, не понимая, что не дает мне поздороваться с Жеральдиной. — Я приехал в Сан-Хосе ничего не делать, — восклицает он шепотом, — ни один ребенок не ходит в школу, да и как ходить? Перед школой воздвигли баррикаду, и, если начнется какая-нибудь заваруха, мы сразу же в нее попадем, самыми первыми».

— Разрешите, — говорю я и подхожу к Жеральдине.

— Я только что узнал, — говорю я. — Очень сочувствую, Жеральдина. Мы будем рады помочь всем, чем сможем.

— Спасибо, сеньор, — говорит она.

Глаза у нее опухли от слез, это другая Жеральдина, вся в черном, как Ортенсия Галиндо, но по-прежнему при ней, никуда не делись, ее коленки (думаю я, не в силах сбежать от самого себя), еще более округлые и ослепительные. Она держит голову довольно высоко, как будто подставляет шею кому-то или чему-то незримому, какому-то смертельному врагу или оружию. Ее лицо, совершенно убитое, кривится, зрачки лихорадочно блестят, она сжимает и разжимает кулаки.

— Сеньор, — говорит она мне, — Отилия спрашивала про вас. Она очень волновалась.

— Сейчас я пойду ее искать.

Но я не двигаюсь с места, Жеральдина продолжает на меня смотреть:

— Вы слышали, учитель? — она не может сдержать рыданий. — Мой сын, мои дети, их увели, этому нет Божьего прощения.

Доктор Ордус щупает ей пульс, говорит дежурную фразу о том, что она должна успокоиться, что всем нам нужна сильная, стойкая Жеральдина.

— Да разве вы знаете, что это такое? — восклицает она с неожиданной яростью, словно взбунтовавшись.