Война

Гарри вышел из двойных дверей, спустился по лестнице, прошелся по гравию и по лужайке с зажженной сигаретой в руке. Он встал рядом с ней.

– Помнишь первое военное Рождество, Эви? Ты ждала. Ты, Милли и Вероника, и они приехали. Они снова приедут, и он все еще будет тебя любить. Вот увидишь.

И тут у входа засиял ближний свет, и раздались кашель и тарахтение старого такси Теда. Двигатель заглушили. Двери машины открылись и закрылись. Сколько их? Двое? Что это значило? Двое или все-таки трое? Джек, идиот, неужели он не мог сказать им больше?! Оберон все еще любит ее? Вер была уверена, что да, – она судила по выражению, которое было на его лице, когда он уезжал. Но почему так долго от него не было слышно ни слова? Как он мог? Он любил ее? Как он мог? Мысли гонялись друг за другом, как Изюм и Ягодка. Она увидела, как в воздухе парят огонечки зажженных сигарет. Три. Их точно было три?

Скакун зафыркал в своем стойле по соседству с Тинкер. Она слышала, как он бьет копытом. Теперь он уже ржал. Фигуры выплывали из темноты. Три, и в центре был Об. Вероника крепко сжала ее руку.

– Это он, но идут очень медленно. Господи, почему так медленно?

И Эви побежала, вырвавшись из рук Вероники, и увидела боковым зрением, как Гарри тянется к ней и удерживает со словами:

– Нет, настало время Эви.

Она бежала, ее ноги скользили по снегу, под которым хрустел гравий, все ближе и ближе, и вот она уже здесь, так близко, что ее платье касается его костюма. Он улыбнулся и выбросил сигарету, его лицо было здоровым и лишенным всякой усталости, а глаза голубыми, а волосы горели солнцем, даже в этом тусклом свете. Он сказал:

– Я буду любить тебя вечно, Эви Форбс, если ты мне позволишь.

Она приникла к нему, почувствовав, как он слегка пошатнулся.

– Если ты снова уедешь и оставишь меня одну, я сама убью тебя, красавчик.

Его руки обвились вокруг нее, и он целовал ее. Март и Джек стояли рядом с ними.

– Почему ты не приезжал? – спросила она, не отрываясь от его губ, которые были именно такими, как она мечтала. Она вытянулась и потрепала его по волосам. А Джек и Март все еще стояли рядом, и тут она поняла, что это было потому, что они поддерживали его.

Оберон сказал:

– Я был не вполне здоров. Мне нужно было излечиться, привести в порядок тело и душу.

Она сделала шаг назад, держа его за руки, и теперь увидела трость, которую держал Март.

– Насколько серьезные повреждения? – спросила она, потому что знала: какими бы они ни были, она справится.

Он поднес ее руку к своим губам.

– Очень незначительные. У меня теперь небольшие проблемы со слухом, и моя нога время от времени может причинять беспокойство.

– Ее придется ампутировать?

Он взял ее за руку и притянул к себе.

– Ее уже нет, дорогая Эви, и теперь тут можешь помочь только ты, Истерли Холл и твой папа. У меня сейчас довольно нелепая деревянная нога, и сама рана пока окончательно не зажила, так что мне просто необходимо, чтобы он вместе с кузнецом проявили ко мне сострадательное милосердие.

Заржал Скакун.

– Ты это слышал? – спросила она.

Он широко улыбнулся, когда его конь заржал снова.

– Мы идем, – крикнул он, снова целуя ее. – Иногда жизнь так прекрасна, что это просто не может быть правдой, но знаешь что, дорогая Эви, после того, как я поздороваюсь со Скауном, мне бы так хотелось пойти на кухню и посидеть на одном из стульев миссис Мур! Кстати, на них положили подушки?

Швея сшила их только в прошлом месяце. Трое ее мужчин шли с ней по дороге, и на полпути они встретили Веронику и Гарри. Оберон теперь очень сильно хромал, но сжимал ее руку, и рядом с ним был Джек, поддерживавший его за локоть. Они остановились, чтобы посмотреть на кедр. Оберон тихо проговорил:

– Мы все ищем, ищем, но оно, то самое, так часто оказывается рядом, лежит прямо под ногами, как мешок с золотом.

Март сказал:

– Ну да, друг, дом вдали от дома.

А Джек сказал:

– Все будет хорошо.

Они смеялись, и рука Оберона обнимала ее, и никогда раньше она не чувствовала такого спокойствия.