Война

И действительно, стоило только этому овцеёбу объявиться в палате Сен-Гонзеф, как она вообще практически забыла о моем существовании. Надо было видеть, как она суетилась вокруг его кровати, порхала как бабочка над цветком, иначе не скажешь. И тут же она начала зондировать этого барана прекрасно мне знакомым зондом максимального размера. Из-за ширмы послышались стоны. До нас доносились такие рулады, что мы прямо заслушались. А на следующий день его прооперировали, аккуратненько так оттяпали ему ногу до бедра. И после этого она, как ни странно, буквально не отходила от него ни на шаг. Дай я тебя прозондирую. Я, должен признаться, даже стал [ревновать]. Бебер надо мной просто ухохатывался. Дай я тебя еще разок прозондирую. А овце-любу и правда было очень плохо. Его полностью окружили ширмами. И тут Бебер поделился со мной еще кое-чем. До меня даже не сразу дошло, о чем это он, но потом я просто офигел. Бебер, надо сказать, времени даром не терял. Я даже не поленился и сам сходил глянул. Меконий был не в курсе. Только мы с Бебером. И больше никто. Короче, этот араб там у себя за ширмами долго не задержался, уже через два дня ему так поплохело, что его спустили вниз в лазарет.

Наверняка за последние сутки ему отдрочили не меньше десяти раз, да еще и хорошенько его прозондировали, и не абы как, а при непосредственном участии укрывшейся за ширмой ведущей специалистки. В итоге он теперь умер, и его можно было спускать. Я мог бы поднять шум, с учетом сведений, которыми я располагал, но мне нужно было думать о собственном будущем. А поскольку я уже вставал и доходил до противоположной стены нашей комнатушки, я решил воспользоваться моментом. Глядя малышке Л’Эспинасс прямо в глаза, я спросил:

— Можно мне сегодня после завтрака выйти в город?

—  Но, Фердинанд, вы же с трудом держитесь на ногах, об этом не может быть и речи.

—  Ничего страшного, — сказал я, — Бебер меня поддержит, если я потеряю равновесие.

С моей стороны это было верхом наглости. Так-то, пока не решится вопрос с советом, я вообще не должен был никуда отлучаться. За мной могли явиться в любую минуту, чтобы меня арестовать.

А в этом госпитале разрешения на выход и вовсе давались только в исключительных случаях, за особые заслуги. Отступать было некуда.

И я сказал, как отрезал...

— Я хотел бы уйти часов на пять.

Моя малышка на меня уставилась, открыв рот, и ее верхние зубы на какое-то мгновение выступили вперед и нависли над губой. Я даже испугался, что она меня укусит. Но нет.

— Ладно, Фердинанд, так и быть, идите, но только с Бебером, и постарайтесь избегать слишком людных улиц, иначе вы обязательно нарветесь на патруль, меня отдадут под суд, а вы отправитесь прямиком в тюрьму, и не говорите потом, что я вас не предупредила.

Спасибо от меня она так и не дождалась.

—  Бебер, в два часа сваливаем, но смотри, чтобы остальные доходяги не просекли, что мы собрались на променад. Сброду скажем, что ты сопровождаешь меня к специалисту, который должен осмотреть мою руку.

—  Гы! — ответил он, и мы давай с ним орать, что это такой специальный спец, приехавший специально, чтобы меня осмотреть, и нам нужно отправиться к нему аж на другой конец гарнизона.

Этих раненых хуй поймешь. [Пока вроде они нам поверили и ждали продолжения пиздежа]. Ладно. В два часа мы выходим на улицу. Узенький переулок. Но холодный ветер бодрит.

— Вот и зима подходит к концу, Бебер, — сказал я ему. — Грядут перемены! Наступит весна, и шум у меня в башке станет еще сильнее! Можешь не сомневаться.

Бебер тоже всегда предпочитал соблюдать осторожность. Меньше всего ему хотелось влипнуть в какие-нибудь неприятности. На ногах у него были тапки, и он бесшумно крался от парадной к парадной, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Вокруг было полно деревьев, растущих в садах за низкими кирпичными заборами. В небе артиллерийские снарады вычерчивали причудливые следы на фоне таких же причудливых и тоже бледно-розовых облаков. Навстречу нам попадались одни сплошные пешедроты, форма у них была гораздо менее броская, чем у нас, не особо яркая, зато не маркая. С тех пор, как мы попали в Деву Марию Заступницу, мода успела сильно измениться. Время летит быстро. От свежего воздуха у меня слегка кружилась голова, но Бебер меня поддерживал, и я кое-как продвигался вперед. На мостовой ко мне снова вернулось блядское желание шляться по улицам. Быть живым. Я невольно вспомнил, как когда-то дни напролет сновал туда-сюда по бульвару с ювелирными украшениями для ма[газина], и как паршиво для меня все тогда закончилось. После чего мне сразу расхотелось углубляться в воспоминания, чтобы не портить себе день. Удивительно, как много у меня в прошлом было всякого дерьма.