Война

Небо серебрилось. Ярко светила полная луна. В доме, казавшемся погруженным в тень, все спало. В тишине особенно четко доносилась отдаленная перестрелка. Тени от лунного света вытянулись и стали резче. Эрвину ка– залось, что этот хутор один из самых тихих и спокойных уголков мира.

– Что скажете, Иошка?

– Видите ли, я хочу… перебежать, – сказал ефрейтор вполголоса.

– Как, теперь?

– Да, этой ночью.

– Не спешите, мой друг. Я не советую вам.

– Чего же мне еще ждать?

– Мы причинили сегодня русским достаточно неприятностей. Ночная атака… Новые позиции… Состояние нервное, вы сами должны понимать. Они слегка напуганы и не ждут перебежчиков. Если вы покажетесь у их проволочных заграждений, вас могут, чего доброго, пристрелить – не из злобы, а просто из страха.

Виола помолчал немного.

– Что же делать?

– Потерпите немного. – Эрвин сам не знал, почему он говорил так. Но ему было легче и спокойнее, когда рядом с ним был этот маленький, коренастый человек, он чувствовал в нем опору.

Они прошлись по двору. Виола, видимо, колебался.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Я останусь. Но только долго ждать не буду. И вы тоже решайтесь. А теперь я пойду туда.

– Куда это? – удивился Эрвин.

– К лейтенанту.

– Что вы хотите делать? – Эрвин вспомнил, что убийц всегда тянет на место преступления.

Но ефрейтор, видимо, уже обдумал все заранее. У стены хлева стояла лопата. Он взял ее.

– Понимаю, – проговорил Эрвин. – А знаете что, пойдемте-ка вместе.

– Не верите? Думаете, перебегу? – В голосе Виолы послышалась печаль.

Эрвину стало неловко.

– Идите, идите, – буркнул он. – Вы, я вижу, отцу родному не верите.

Виола вскинул винтовку па плечо, взял лопату и вышел за ограду. Через несколько мгновений его силуэт скрылся из виду и звук шагов затих.

Оставшись один, Эрвин некоторое время находился в состоянии полной отрешенности от окружающего мира. Им овладело сладостное спокойствие, какого он уже давно не испытывал. Но постепенно очарование стало исчезать.

«Собственно, где я теперь? Между двух фронтов. На волнорезе двух враждующих стихий. Вправо – русские, враги. Враги ли?.. Влево наши, свои. Лежат в грязных окопах тысячи, сотни тысяч – солдаты, товарищи. И офицеры. Свои ли они?.. Какой хаос!..»

Обрывки мыслей, образов неслись в голове, как гонимые ветром осенние листья.

…Фронт. Армия. Бои. Дисциплина. До сих пор он говорил об этом витиеватыми периодами. «Эта война – кровавая авантюра… Люди, тянущие лямку войны, начинают отрезвляться от дурмана… Победный туман…» Речи. Приказы. Слова команды. И слезы матерей. И письма господина профессора, который хвалит его за равнодушное пренебрежение к чинам, за то, что он «видит насквозь весь механизм войны». Но что конкретного предложил господин профессор? Слова, одни слова. А война идет сама по себе, спотыкаясь, как ослепшая лошадь. Вошь. Холера. Братские могилы. Штыковые атаки.

Артиллерийская подготовка. Лейтенант Фрей… Виола. Да, Виола не профессор, однако он решил для себя вопрос о войне. И Кирст. Он тоже не хочет в пятый раз идти на фронт…

«Ну, а я? Антимилитарист. Социалист. Что мне делать?»

С русской стороны вдруг открылась винтовочная стрельба. Металлическим голосом заговорил быстрострочный пулемет.

Эрвин привычно втянул голову в плечи и побежал к дому.

Но стрельба так же резко оборвалась, как и началась.

И вдруг затрещало снова, уже со стороны венгерцев. Зазвенели осколки разбитого стекла. В доме все проснулись.

«Что-то с Виолой?» – думал Эрвин, вбегая на крыльцо.

Пули свистали очень низко. С деревьев осыпались листья, падали срезанные ветки. И внезапно опять все стихло.

«Как боятся друг друга! Люди… Братья…»

– Что?! Патруль?! – встретил Эрвина вопросом Эмбер Петер, приподымаясь на соломенном ложе.

– Это ложная тревога. Спи спокойно. Виола на посту.

– Всегда так бывает в первую ночь на новых позициях, – раздумчиво сказал Кирст.

– А мы тут тихонько отсидимся несколько дней. Никому и в голову не придет искать нас.

– Перемирие, – сонным голосом угодливо протянул Эмбер.

«Кажется, и до него дошло», – обрадовался Эрвин.

Хотя Мирослав не просыпался во время перестрелки, мать беспокойно качала люльку, что-то тихо напевая. Эрвин долго лежал с открытыми глазами. Ганя уже, видимо, заснула, когда во дворе послышались шаги. Эрвин вскочил, взял винтовку и вышел из избы. Со стороны гумна подходил Виола. Он прислонил лопату к стене хлева, снял винтовку с плеча и разрядил ее.

– Что? Не спите еще? – спросил он спокойно.

– Ну, как?

– В затылок навылет. Я прибрал, чтобы глаз не мозолил.

– Правильно.

Виола вошел в дом. Эрвин остался один. Ему хотелось разобраться в своих мыслях.

«Положение совершенно ясное. Это бунт. Открытое возмущение против дисциплины, войны, против самой идеи нации. Я стою перед голым фактом. Хватит ли во мне силы и решимости действовать логично? Не так-то это легко, как думают некоторые. Но откуда берется смелость у этих простых людей, у рядовых солдат? Откуда у них такое спокойствие и уверенность? Может быть, оттого, что не их вина… Но ведь и не моя тоже».